смотрит в небо'; 'тоскующая девушка', что 'задумчиво глядит в клубящийся туман'; и, наконец, в том же стихотворении 'Над озером' 'вся усталая, вся больная' трагическая актриса), но и внутри всего цикла. Вряд ли можно счесть простой случайностью сходство образов актрисы и томящейся в безветрии красавицы яхты:
На тонкой мачте - маленький фонарь,
Что камень драгоценной фероньеры,
Горит над матовым челом небес.
('В Северном море')
И томностью пылающие буквы,
Как яркий камень в черных волосах.
('Над озером')
Может быть, стоит упомянуть о том, что и само озеро не лишено подобного 'портретного' штриха: '...семафор на дальнем берегу, в нем отразивший свой огонь зеленый-как раз на самой розовой воде'. II в пьесе 'Песня Судьбы' у героини 'в темных волосах сияет драгоценный камень, еще больше оттеняя пожар огромных глаз' (IV, 127).
Все исполнено какого-то тягостного бездействия, томительного ожидания:
...озеро молчит, влача туманы.
('Над озером')
Над морем - штиль. Под всеми парусами
Стоит красавица - морская яхта.
('В Северном море')
Стояла тишина. И у платформы
Готовый поезд разводил пары.
И русская таможенная стража
Лениво отдыхала на песчаном
Обрыве, где кончалось полотно.
('В дюнах')
Возникающий в финале последнего стихотворения образ героини, взрывающей это спокойствие, явственно перекликается с 'кометными' образами соседних по времени циклов и 'Песни Судьбы':
...И вот она пришла
И встала на откосе. Были рыжи
Ее глаза от солнца и песка.
И волосы, смолистые, как сосны,
В отливах синих падали на плечи.
Пришла. Скрестила свой звериный взгляд
С моим звериным взглядом. Засмеялась
Высоким смехом. Бросила в меня
Пучок травы и золотую горсть
Песку.
В 'Песне Судьбы' Фаина поет свои 'общедоступные куплеты' 'голосом важным, высоким и зовущим' (IV, 127) и в своем монологе, обращенном к неведомому жениху, восклицает: 'Когда пою я бесстыжую песню, разве я эту песню пою? О тебе, о тебе пою!' (IV, 145).
При всей смутности и схематичности образа Фаины в пьесе и самого этого монолога он может прояснить нам истинный смысл фигуры героини стихотворения 'В дюнах'. Это, конечно, отнюдь не только порождение тогдашних литературных мод, как полагают некоторые исследователи, не 'гамсуновский диковатый дух лесов и полей'.
Анат. Горелов справедливо отмечал, что 'любовная тема в поэзии А. Блока никогда не ограничивалась Эросом, в ней бушевала вся полнота жизненной страсти'15.
Думается, и здесь речь идет о том сложном, многократно возникающем у Блока туманном образе (при всей конкретности его реалистической 'оболочки' в стихотворении 'В дюнах'!), который олицетворяет могучую стихию самой жизни:
Прискакала дикой степью
На вспененном скакуне.
'Долго ль будешь лязгать цепью?
Выходи плясать ко мне!'
Рукавом в окно мне машет16,
Красным криком зажжена,
Так и манит, так и пляшет,
И ласкает скакуна.
('Прискакала дикой степью...')
Твоя гроза меня умчала
И опрокинула меня.
('Твоя гроза меня умчала...')
Не менее дерзко врывается Фаина в жизнь Германа ('Песня Судьбы'). Ушедший из своего уединенного 'белого дома' (кстати, до деталей похожего на шахматовский дом самого Блока), навстречу 'синему, неизвестному, волнующему миру', Герман сначала видит в Фаине только цыганку, которая 'душу - черным шлейфом замела'.
И хор веков звучал так благородно
Лишь для того, чтобы одна цыганка,
Ворвавшись в хор, неистовым напевом
В вас заглушила строгий голос долга!
гневно восклицает он.
Оскорбленная Фаина хлещет Германа бичом по лицу. На героя обрушивается удар судьбы, молния страсти, освещающая перед ним всю глубину мятущейся, жаждущей души Фаины и сквозящей за ней народной души: 'Не лицо, а все сердце облилось кровью,- говорит Герман.- Сердце проснулось и словно забилось сильнее...' (IV, 146).
Он 'в страшной тревоге, как перед подвигом!..' (IV, 148), ему мерещатся впереди битвы, вроде Куликовской. Он кажется Фаине долгожданным ее женихом.
Но - ненадолго. Снова сникает Герман, снова клонит его в сон, каким спал он в 'белом доме'. 'Пусть другой отыщет дорогу',- бормочет он в бреду (IV, 163).
Герман так же не может удержать Фаину, как поэт в пьесе 'Незнакомка' сошедшую на Землю женщину - Звезду.
'Встретиться нам еще не пришла пора... Живи. Люби меня. Ищи меня' (IV, 166),-говорит, расставаясь с Германом, Фаина и снова, как к заворожившему ее колдуну, возвращается к своему старому, понурому Спутнику, который 'движениями, костюмом, осанкой... напоминает императора' (IV, 143).
Вокруг одинокого Германа гудит вьюга; он не знает, куда идти. Но рядом с ним вдруг вырастает прохожий Коробейник, чья песня - 'Ой, полна, полна коробушка...' - уже несколько раз, все приближаясь, слышалась за сценой:
Коробейник
Ну, двигайся, брат, двигайся: это святому так простоять нипочем,
а нашему брату нельзя, занесет вьюга!
Мало ли народу она укачала, убаюкала...
Герман
А ты дорогу знаешь?
Коробейник
Знаю, как не знать.
Да ты нездешний, что ли?
Герман
Нездешний.
Коробейник
Вон там огонек ты видишь?
Герман
Нет, не вижу.
Коробейник
Ну, приглядишься, увидишь.
И куда тебе надо-то?
Герман
А я сам не знаю.
Коробейник
Не знаешь? Чудной человек. Бродячий, значит!
Ну, иди, иди, только на месте не стой.
До ближнего места я тебя доведу,
а потом - сам пойдешь, куда знаешь (IV, 166-167).
Не мелькало ли у Блока здесь воспоминание и об иной метели, где спасителем пушкинского Гринева явился еще не знаемый им Пугачев?
'...Потом - сам пойдешь, куда знаешь'. Вскоре в знаменитом стихотворении 'Все это было, было, было...' Блок будет гадать о своей судьбе:
Иль в ночь на Пасху, над Невою,
Под ветром, в стужу, в ледоход
Старуха нищая клюкою
Мой труп спокойный шевельнет?
Подлинный смысл этой картины проясняется, если вспомнить страницу пушкинской 'Истории Пугачева', где описано, как плыли по Яику - Уралу тела убитых повстанцев: '...Жены и матери стояли у берега, стараясь узнать между ними своих мужьев и сыновей. В Озерной старая казачка каждый день бродила над Яиком, клюкою пригребая к берегу плывущие трупы и приговаривая: 'Не ты ли. мое детище? не ты ли, мой Степушка? не твои ли черные кудри свежа вода моет?' и видя лицо незнакомое, тихо отталкивала труп' (курсив мой. - А. Т.).
Знаменательно, что и в следующей строфе блоковского стихотворения возникает похожая картина, рисующая, можно даже сказать, почти ту же участь, только в ее обобщенном, фольклорно-песенном варианте:
Иль на возлюбленной поляне
