приценивался и недовольно крутил головой. Задержавшись возле черной равнодушной козы, фермер долго ее изучал и наконец язвительно спросил:
— Почем скот?
Старушка, державшая козу за веревку, обиженно поджала губы.
— Так почем, почем? — повторил Цап и многозначительно запустил руку в карман.
Хозяйка покосилась на рогатый товар, потом на копошащуюся в кармане руку покупателя — деньги, должно быть! — и прошепелявила:
— Та это кофа.
— Коза? Ах, коза, — разочарованно произнес подпольщик. — То-то я вижу, рожки да ножки. А почему у нее такой рог кривой? Бодается, да?
— Та не-е… Она фмирная. Катькой фовут, — старушка ласково погладила смирную Катьку. — А молока дает — пропафть.
— Какая-то у ней кличка свинская, — пробормотал Цап. — А бодаться, значит, не бодается?
— Та не-е, — вновь запела бабушка, не спуская глаз с набитого кармана, — это такая фмирная…
— Жаль, — оборвал капризный покупатель, если б бодалась — я бы взял. — Вместо денег он извлек скомканный платок и громко высморкался, напугав козу.
— Мне, мaть, собака нужна она лает, понимаешь. Коза бы подошла. Но ведь она у тебя не бодается. Значит, тварь для хозяйства совершенно бестолковая.
Сделав это заявление, Цап хотел сказать еще что-нибудь, но в это время вдалеке раздался зовущий поросячий визг и Афанасий Ольгович незамедлительно отправился на поиски кабанчика.
Окажись на месте Цапа любой другой человек, он приобрел бы кабанчика еще полчаса назад. Возможно, он уже успел бы вернуться и обменять его на другого, более жирного. Но на месте непутевого фермера был сам непутевый фермер. А поэтому взять и просто так купить поросенка он не мог. Ему бы не позволили. Против этого были бы звезды, расположение планет и народные приметы. С этим бы никак не смогла смириться и сама натура Цапа. Этому бы воспротивилась его судьба. Как на пути Колобка встречались всякие алчные животные, которые хотели его съесть, так и на пути Афанасия Ольговича беспрестанно попадались какие-то нехорошие люди. Но чего хотели они? Этого Афанасий Ольгович понять не мог.
На сей раз перед ним вырос нахального вида гражданин. Под мышкой он держал сверток, по форме напоминающий бревно. Незнакомец приблизился, склонил голову набок и бесцеремонно стал разглядывать торчащую на носу подпольщика бородавку. Афанасий Ольгович молча возмутился и попытался удрать, но верзила вежливо взял его за воротник пальто и вернул на место. После этого бревнодержатель тронул бородавку пальцем и весело заржал. Возмущение подпольщика дошло до такой степени, что он негодующе фыркнул:
— Что это вы все трогаете?
Вместо ответа верзила отогнул края свертка и дружелюбно предложил:
— Собака надо?
Из глубины кулька настороженно глазела отвратительная морда.
— Не надо мне никакой вашей собаки! — испуганно вскричал Цап.
— А чиво-о? — обиделся продавец. — Ты ж искал!
— Ничего я не искал.
— Брешешь, гад, искал.
— Да я… мне… и вообще мне поросенок нужен, — у вас же нет? — с надеждой спросил завхоз.
— Есть. Кабан. Купи. — Верзила вновь кивнул на сверток.
— Да, но… какой же это кабан?
— Кабан, — заверил незнакомец и, перевернув сверток, разгреб его с другого конца. Теперь там появился розовый поросячий зад.
От изумления Афанасий Ольгович разинул рот.
— Это… кабан?
— А что ж это, по-твоему, петух, что ли? — разгорячился продавец. — Конечно ж кабан!
И в доказательство он еще раз приоткрыл бумажный куль и потеребил штопорообразный хвостик.
Сомнений не было — подобные хвосты встречаются исключительно у парнокопытных.
— Кабан, — упавшим голосом признал Цап. Его фермерская душа уже чуяла, что эта тварь пополнит сегодня его подсобное хозяйство. — А как же?.. Как же собака? — отягивал он страшный момент.
— Что ж ты мне, гад, нервы портишь? То тебе собаку, то тебе свинью! — В голосе грубого гражданина послышалась плохо скрытая угроза. Он в очередной раз перевернул универсальный сверток. — Если тебе пса надо…
— Нет, нет, мне кабанчика! — замахал руками Цап, боясь увидеть затаившегося в бумаге зверя.
— Значит, бери, — отрезал продавец.
— Мне б моло-о-очного, — жалобно заблеял фермер, — поросенка.
— Молочный и есть. Кабан. В стадии детства. Бери.
— Простите, а какой породы? — поинтересовался подпольщик, хотя это и не имело уже никакого значения.
Осознав тщетность сопротивления, он смирился и принял пакет дрожащими руками с такой осторожностью, словно это была невзорвавшаяся бомба. 'Надо брать, а то хуже будет', — подумал Афанасий Ольгович.
— Так какой, вы говорите, породы?
— Толстомордик морщинистый, — сообщил подобревший продавец.
— Д-дa? Редкая порода.
— Угу. Жрет все и даже больше. Причем может в сыром виде.
Будто соизволив продемонстрировать свою редкостность, из бумажных пеленок высунулось невиданное поросячье рыло, смахивающее, впрочем, и на собачье, и, влажно дохнув новому хозяину в нос, снова скрылось.
— Да-а, — подтвердил ошарашенный свиновод, порода редкая. А другого у вас нeтy?
— Последняя особь.
— А дopoгo? — всхлипнул Цап, осознавая, что толстомордика придется покупать на любых условиях.
Так оно и случилось. Фермер растался со своими деньгами, которые принес на базар в кармане брюк, вместе с носовым платком.
'Надо было дома сидеть, — рассуждал он, шествуя к центральным воротам и прижимая покупку к груди, словно младенца. — А все из-за Катьки. Такую свинью подложила, а! Сейчас дойду домой — садану гадину лопатой'.
Но беда не приходит одна. Особенно к такому баловню злой судьбы, каковым был Афанасий Ольгович.
Вольный фермер приближался к выходу, страдальчески отворачиваясь от зловонного пакета. Несколько раз он порывался воткнуть пакет в урну, но, вспоминая о потраченных деньгах, воздерживался и нес его дальше. Четыре гадалки, увидев мученическую физиономию клиента, наблюдали за ним с легким сочувствием.
Когда на его безвольное плечо пала чья-то сильная рука, Цап испуганно вздрогнул и долго не мог решиться оглянуться назад. Оглянулся — и снова вздрогнул. Перед ним возвышался сам председатель.
— Гуляете? — спросил Мамай, озарясь радостной улыбкой.
— Гуляю, — робко ответил Цап.
— И куда гуляете?
— Домой… гуляю.
— Это хорошо. А что это вас на работе давно не видно? Укрепляете тылы?
— Да я… все больше по хозяйству. Вот, несу.
— Поздравляю с приобретением.
— Спасибо, — сказал Афанасий Ольгович, пряча глаза.
