Идолов не кантовать

— Да ну? — изумился агитатор.

— Вот тебе и 'ну'! Узнал бы — своими руками мучителей задушил.

Отсутствующим взглядом гость уставился в газету.

Первая страница 'Правильного пути' сообщала о событиях в стране и некоторых других катаклизмах. На второй бичевалась администрация города Владивостока и была помещена фотография скривившегося человека. Похоже, фотограф настиг человека как раз в тот момент, когда он либо горько рыдал, либо безудержно смеялся. Ниже были даны разъяснения, что сотрудница детской библиотеки И.Кубатко трудиться в духе нового времени. Третья страница начиналась традиционными 'Вестями с полей', но так как целиком была смонтирована из вырезок зарубежной прессы, то проницательный читатель начинал беспокоиться о судьбе ссыльного корреспондента. Представлялись бескрайние занесенные снегом поля, по которым блуждает в поисках вестей затерявшийся спецкор. Очевидно, дело его было худо, ибо заканчивались 'Вести с полей' криминальной хроникой. С подвальной колонки доносились крики о помощи гр-на Б., у которого злоумышленники тайком сорвали ставни. Последняя полоса отдавалась на растерзание предпринимателям и мастеру черного юмора Могиле-Спасскому. Читателю предлагали первый куплет его поэмы:

Дедушка с внучеком в поле гуляли.

Дедушка с внучеком холм отыскали.

Дедушка внучеку тайну открыл:

'Здесь партизаном я мину зарыл'.

'Правда?' — и внучек вскочил на верхушку.

Дед через час отыскал его ушко.

Куксов устало опустил газету, но, наткнувшись на упорный Васин взгляд, тут же вновь углубился в чтение. В течение пяти минут он мусолил глазами объявление кооператива 'Микеланджело':

Изготовляем надгробные памятники из мраморной крошки. Принимаются коллективные заявки.

На шестой минуте Владимир Карпович заметил, что газета в его руках шевелится от постороннего дыхания. Это было горячее дыхание Васи.

— Нужно решить один принципиальный вопрос, — проговорил он, медленно отбирая газету у Куксова…

Придя домой, Коняка-старший застал соратника в плачевном состоянии. Политический конфликт подошел к логическому завершению: демобилизованный сержант сидел верхом на госте и сосредоточенно его душил. Владимир Карпович уставился в потолок выпученными белками и слабо хрипел. Всем своим видом он давал понять, что помощь подоспела вовремя. Мирон Мироныч затанцевал вокруг противников, не решаясь занять твердую позицию. С одной стороны, в нем говорила партийная принципиальность, с другой — напирали родственные чувства.

— Вась, так ведь человек и обидеться может, — робко высказал мнение баптист.

Василий пристально вглядывался в лицо идейного врага и приговаривал:

— Видишь светлое будущее, видишь? Я тебе покажу 'слава КПСС'.

— Вась, сынок, милицию ведь позовут.

Созерцатель будущего затихал. Положение становилось критическим.

— Это недемократично, — упрекнул Мирон Мироныч, — принуждением не убеждают.

Сын подумал и согласился. Противник был помилован. Владимир Карпович стал приходить в себя и мелко задышал.

— Я, бать, демократию в обиду не дам, — сказал душитель, грозно оглянувшись на отца.

— Да, да, я знаю, — вздохнул Коняка. — Ну, иди на кухню, супу поешь.

Мирон Мироныч приподнял соратника и помог сесть на диван. Спустя полчаса тот смог двигать зрачками и языком.

— Фу-х, — шепнул он, — ну и сыночка вам бог послал.

— Не богохульствуй на Бога, — отозвался баптист. — Господь на такое не способен, — и, враждебно покосившись на Куксова, добавил: — Хотелось бы мне знать, чьих это рук дело.

— Не моих, — поспешно заявил Куксов. — Как вам не стыдно! Подумать такое про мои руки! С чего у вас такие обвинения? Эти ваши намеки!

— А банка?

— Что — банка?

— Банка времени! Помнишь, что товарищ Мамай увидел? Ну?

— Да мало ли банок! Это еще ничего не значит. Можете… можете у Пятилетки Павловны спросить, она подтвердит.

— Угу, подтвердит, — резонно заметил Коняка. — Я лучше под паровоз брошусь, как Анна Каренина.

— Ну вот видите, я тут ни при чем.

— А брови?

— Чего — брови?

— У Васьки бровей нет.

— Ну и что?

— У тебя они тоже отсутствуют.

— Да, ну и что же! У вас два уха, и у меня два уха, так, может быть, из этого выходит, что и вы мой сын!

Оказавшись в тупике, Коняка долго хлопал на соратника рыжими ресницами.

— Может, чаю? — предложил наконец он.

— Пожалуй, — согласился Куксов.

— А без сахару не будешь?

— Не откажусь.

Хозяин вздохнул и, шаркая тапками, отправился на кухню. Вскоре он принес два стакана теплого желтого чая. Его стакан, впрочем, содержал жидкость более темного цвета. Вероятно, она была и слаще, но гость проверить этого не мог и потому безропотно принял угощение.

— Однако и я тоже… того, — хрюкнул Мирон Мироныч, начиная чаепитие.

— Чего? — не понял Куксов.

— В расчете с тобой.

— В каком? — насторожился Владимир Карпович, подозревая, куда клонит баптист.

— По части дочки твоей. Как там ее? Изольды.

— Что вы имеете в виду?

— Что, что! Рыжая она у тебя, вот что!

— Она бр-рюнетка, — покраснел Куксов.

— Брешешь, крашеная она под брюнетку, — нахально заявил Коняка. — А на самом деле — рыжая. Как я.

— Нет, не рыжая.

— Рыжая. И конопатая.

— Это решительно ни о чем не говорит! У нее, между прочим, почти нет бровей. Она их наводит карандашом.

— Ну и что, что нет! Сам говоришь, что брови ничего не подтверждают. У меня два уха, и у тебя столько же, так, может, и я твой сын?

— Ну, знаете, — вяло произнес Куксов, придя в некоторое замешательство. — Фу-х, жарко у вас. Не будет ли еще чайку?

— Без сахару, — торопливо напомнил баптист.

— Да знаю, знаю.

Соратники молча выпили еще по стакану чая. Грустно повздыхали. Мирон Мироныч долго и задумчиво курил и наконец миролюбиво обратился к гостю: