Пастушья звезда
1
Поселок был невеликий. Назывался он нынче городом, но, как и в прежние времена, люди строились и жили в своих домах. Лишь на окраине поднимался табунок неказистых кирпичных двухэтажек. Десяток двухэтажных домов, разбитая асфальтовая дорога с редкими автобусами – вот и всё городское.
Тимофей провел в этом поселке, считай, всю жизнь. А за год что могло измениться?..
Приехал он поздно вечером, ночевал у старшей сестры. Она жила одиноко. Долго не спали.
– Братушка… – удивлялась сестра. – Да как же так?.. Нежданно-негаданно…
Тимофей уехал год назад, продал хатенку и подался к сыновьям доживать. Теперь вот вернулся.
– Братушка… – охала сестра. – Может, тебя обидели чем? Ты уж не таись.
– Ничем меня не обидели. Приехал – и всё. На лето. Попасусь. А там…
– Братушка… – качала головой сестра. – Люди скажут, прогнали. Разве людям…
Она и сама не верила, что брат приехал просто так. Уехал ведь навсегда. Прощались. А теперь – вот он.
– А на лицо ты прямо помолодел, – хвалила она. – Сытенький… Гладкий.
Тимофей усмехался. Перевалило ему за пятьдесят. Всю жизнь он пастушил. Степное солнце и ветер много лет палили, сушили его, словно степной карагач на юру.
– Смеись, смеись… – убеждала сестра. – Хорошеликий стал, прямо на завид. Тьфу, тьфу, не сглазить. Погонишь скотину, враз свернешься. Опять будешь как дрючок. Да и чего еще гнать, – спохватилась она.
В прежние времена поселок – тогда еще совсем невеликий – имел четыре стада на четыре конца одних лишь коров. Телят пасли отдельно. Овечек да коз тоже наособь. Теперь одно малое коровье стадо, голов на полсотни, едва-едва набирали.
– По хуторам поспрошаю. Там скотины поболе, – вслух думал Тимофей.
– Мое дите… – горестно качала головой сестра. – А где жить будешь? Чужие углы отирать? Чего ж там у вас приключилось? Родной сестре не хочешь открыть… – Она заплакала.
Телом полная, в густой седине, на лицо еще приглядная, она была на пять лет старше Тимофея, но вынянчила его девчонкою на своих руках. Теперь она плакала оттого, что случилась беда и брат таит ее, не открывает.
– Чего ты ревешь? – укорил ее Тимофей. – Нет беды, так давай кличь ее. Тебе русским языком говорю: занудился я там. Думаешь, это легко – чужая сторона? Побуду лето.
Он вышел во двор покурить. Все было здесь, как грезилось ему, как мечталось: осколок луны белым камушком лежал на обочине, но на земле и без него было светло, потому что цвели сады.
Весна пришла поздно, а потом накатило тепло и распустилось все разом: вишни, яблони и высокие груши. Теперь было не разобрать, что там цветет в ночи. Да и к чему разбирать? Не все ли одно?.. Белый кипень вставал над землей, серебрясь в луне. Смыкались деревья, что росли перед домом, в палисаднике и в саду. Серые заборы – ненадежный заплот – словно пропали. И сливался весенний цвет от двора ко двору в один белый душистый разлив, бесконечный.
Светила земля, а над ней, отвечая весеннему часу, сияли сады небесные, распуская цветок за цветком и роняя лишние. Там, наверху, было торжественней и краше, чем на земле. Небосвод горел не только белью простой, но играл, маня, волшебным разноцветьем. Там было краше. Краше, но холодней. И никто не бродил под душистыми ветвями, не обрывал весенних цветов. И молодая любовь не смеялась там серебряным девичьим смехом.
Тимофей вернулся в дом. Сестра разбирала постель.
– Так и не скажешь ничего? – с обидой спросила она.
– Ты почему к детям не идешь? – вопросом ответил он ей. – Они же кличут тебя.
Сестра сказала задумчиво:
– Я – баба, хозяйка. А ты – мужик. Хату продать поспешили. Принял бы вдову какую и жил…
Потушили свет и легли. Сестра ворочалась, что-то спросила издали. Но Тимофей уже крепко спал. Последний разтаким глубоким и легким сном спал он год назад здесь же, под этой крышей. Он спал, и снились ему добрые видения из прошлой жизни: молодость, пастушество, малые дети, покойная жена.
Жена болела недолго. А когда приехали сыновья ее хоронить, то и судьбу Тимофея решили одним разом. Бобылем мужику жить неладно, тем более в старости. И хоть был еще Тимофей крепок, стадо пас и зарабатывал хорошие деньги, но пора пришла загадывать наперед. Всю жизнь он пастушил, этим семью содержал, детей поставил на ноги, но добрые люди говорили, что пенсии ему не видать. И теперь, когда жена умерла, решили: хату продать, Тимофею ехать с детьми, селиться у них и пристроиться на какую- нибудь посильную работенку, чтобы хоть малый, да был стаж, а значит, и пенсия.
В подмосковном городе, где жили сыновья, работы было хоть отбавляй. Устроили Тимофея дворником в своих же домах. Работа оказалась нетрудной, на сыновей да невесток жаловаться было грех. Томила лишь скука.
В поселке зимою тоже немного дел. Но день проходит не видя, в малых заботах. Тимофей ходил в магазин, ждал, когда молоко привезут и хлеб, толковал с мужиками да бабами, к сестре ходил новости собирать, по соседям. А вечером собирались в лото и карты играть. Весело, допоздна сидели. У сынов была забава одна – телевизор. Первая программа, вторая, третья. Кино ли, хоккей, что другое, вроде и разное, но Тимофею все казалось на одно лицо.
Он томился, рано ложась в постель. Но спалось ему плохо. Детям он не жаловался, молчал, но за весь год добром так и не выспался. За окном проходила улица, шумели машины. За стенами со всех сторон тоже шумела жизнь: телевизоры, магнитофоны, проигрыватели, топот. Наверху ругались каждый день допоздна, плакали детишки. Тимофей задремывал, просыпался, лежал, слушал и ждал утра. Спасибо, что по дворницкой работе подниматься приходилось рано: снег убирать, посыпать тротуары. Днем Тимофей додремывал. А ночью мучился.
Когда же пришла весна и грачи, прилетев, стали расхаживать у домов, на обтаявших пригорках, Тимофей и вовсе покой потерял. Он глядел на черных птиц, и казались они ему роднёй. В поселке сейчас солнышко, первая зелень, грачиный гвалт, скворцы заливаются – все вспоминалось, и вовсе сон уходил.
Тимофей терпел, терпел, а потом решился. Не слушая резонов, сговорился он на работе о подмене, добро что дворнику летом райское житье. Сговорился, сел на поезд и теперь был здесь.
Утром проведали покойников – жену да отца с матерью, – посидели на могилках. С кладбища воротились, и Тимофей, не мешкая, собрался в дорогу.
– Пожил бы, передохнул, сколь не виделись… – уговаривала сестра.
Но Тимофей скорее хотел прибиться к делу. Он пошел на автовокзал, где роился хуторской народ в ожидании рейсов. Там обо всем можно узнать, расскажут.
Утро встало весеннее, ясное, а Тимофей одет был в дорогу: телогрейка, ватные брюки, сапоги, а сверху брезентовый плащ с капюшоном, за плечами вещмешок. На автовокзале под развесистыми тополями с редким, еще молодым листом Тимофей уселся на скамейку и огляделся.
Его заметил немолодой кавказец с подбритыми усами. Он прошелся возле Тимофея раз да другой, присел рядом:
– Работу ищешь?
– По скотьему делу, – ответил Тимофей. – Скотину пасу. У вас на хуторе людям пастуха не надо?
Тимофей угадал собеседника по обличью. В округе по хуторам чабанил пришлый народ, занимаясь овцами.
– Пас?
– Всю жизнь.
– Пьешь?
– Не боле, чем ты, – резко ответил Тимофей и отвернулся.
Усач посмеялся высоким, клокочущим смешком и сказал:
– А я много пью. Приходится. Такая жизнь. Ко мне пойдешь пасти овечек? Плачу восемьдесят рублей, на моих харчах.
