Анжелика. – Оля оторвала пятилистковую ладошку от розового куста и зачем-то положила себе на ладонь. – Я ушам своим не верила, когда это слушала, мама. Андрей – нет, ты только вообрази, Андрей с его умом! – называет женщину умной потому, что она в день прочитывает по книжке из серии любовных романов. Знаешь, вот этих, карманных, с сердечками на обложках. «Она читает по целой книжке в день!» – так мне и сказал. И в глазах при этом самый настоящий восторг, прямо какое-то благоговение перед ней, честное слово. Ну что это, а?
– Ты и сама прекрасно знаешь, что это, – пожала плечами Татьяна Дмитриевна. – У всех мужчин в этом возрасте сносит голову. Ты всего лишь убедилась, что исключений не бывает.
– Ну да, я это знала, конечно. Но все-таки не думала, что это вот так… Какая-то бездарная пародия непонятно на что. Я думала, им в этом возрасте просто хочется попробовать что-то новенькое в постели, хочется пофорсить, повыступать, как Нинка говорит…
– Попробовать что-то новенькое в постели им хочется в любом возрасте, – заметила Татьяна Дмитриевна.
– Вот именно! Ему тоже, наверное, и раньше этого хотелось, а может, он не раз и пробовал. Но на мне же это никогда не сказывалось, со мной-то он всегда был…
Тут Оля замолчала, и Татьяна Дмитриевна поняла, почему: ей больно было сейчас вспоминать, каким был с нею муж все эти годы.
– Я сначала подумала, что он влюбился, – помолчав, сказала Оля. – Это я поняла бы. У меня… Со мной самой недавно такое было.
– Да видела я, Оля, – кивнула Татьяна Дмитриевна.
– Ты – видела? – удивилась она.
«Наивная, все-таки наивная», – снова подумала Татьяна Дмитриевна.
– Дурак бы не увидел. Кстати, твой муж этого не замечал только потому, что уже был в то время полностью поглощен своей половой озабоченностью. И это я тоже видела.
– Да? – растерянно сказала Ольга. – А я ничего такого в нем не замечала. Просто мне и в голову не могло прийти, что у него все вот так… незамысловато. Ну, что теперь об этом! В общем, когда я узнала про эту его Анжелику, то сначала подумала, что он влюбился. Но вчера, когда он уходил… Этот восторг перед ее великим умом, эти сопли по поводу того, как она прекрасно готовит… Можно подумать, он всю жизнь питался бутербродами! Он старался себя оправдать, я понимаю, но почему для этого он нашел только один способ: унизить меня? Ты бы слышала, что он говорил! Какие-то чудовищные вещи. Что мы с ним должны трезво пересмотреть свои отношения, что в нашем возрасте многие семьи живут втроем и даже в общей квартире, что я эгоистка, потому что не понимаю, как ему необходима любовь… Он не был похож на влюбленного, мама. То есть не был похож на себя влюбленного. Я же помню, какой он был влюбленный… двадцать лет назад. Он был умный, веселый, ироничный. А сейчас… Глаза сумасшедшие, голос с каким-то идиотским придыханием, твердит, как заведенный, до чего ж ему повезло встретить в зените жизни такое счастье, и только что слюни изо рта не текут при этом. Уходит от жены, с которой двадцать лет прожил – и как прожил! – а у самого, видно же, одна мысль в голове: через полчаса, или через сколько там, наконец нырну в постель к…
Она сжала в ладони листок и резко отвернулась.
– Оля, – сказала Татьяна Дмитриевна, – перестань об этом думать. Ты от таких мыслей с ума сойдешь.
– Мне кажется, я и так с ума сойду. Если уже не сошла. Я ведь об этом уже месяц знаю точно. И месяц наблюдаю, как он об меня ноги вытирает.
– Вот этого я никогда не пойму, – поморщилась Татьяна Дмитриевна. – Для чего тебе понадобился целый месяц?
– Я не могла, мама, – тихо сказала Оля. – Не могла себе представить, что все это… на самом деле. Мне казалось, этого не может быть, это какой-то глупый сон, и скоро он кончится. И… И я не могла обрушить жизнь. Это непонятно я говорю, да?
– Это понятно.
Татьяна Дмитриевна притянула к себе Олину голову и быстро поцеловала ее в висок.
«Может, заплачет», – с надеждой подумала она.
Но Оля не заплакала, конечно.
– Андрей – это не единственное, на чем держится жизнь, – сказала Татьяна Дмитриевна.
– Конечно, Нинка, да. Но какой она ни есть глупый ребенок, как во мне ни нуждается, а жизнь у нее все-таки своя. А у нас с ним общая жизнь… была. А теперь этой жизни нет и… Ничего нет.
– Оля, Оля! – воскликнула Татьяна Дмитриевна. – Что значит – ничего нет?
– А что у меня есть? – усмехнулась та. – Работа? Она мне интересна, конечно, и потерять ее я не хотела бы. Но это не то, на чем держится жизнь. Для Андрея, может быть, она и держится на работе. Хотя теперь я уже и не знаю… Но для меня – нет.
– И для него – нет, – заметила Татьяна Дмитриевна. – Он неталантлив.
– Андрей – неталантлив? – Оля удивилась так, что даже о своем отчаянии, кажется, на мгновенье забыла. И глаза у нее открылись широко и наконец сверкнули драгоценным, только ей присущим блеском. – Да ты что, мама! Его же студенты обожают, и докторскую он блестяще защитил!
– Студенты обожают, потому что умеет пыль в глаза пустить, – отрезала Татьяна Дмитриевна. – И его блестящая докторская – тоже пыль, ну, плюс еще трудолюбие. Которое, конечно, может быть частью таланта, но может и не быть.
– Нет, ты все-таки к нему несправедлива, – покачала головой Ольга. – Я никогда не считала, что он бездарен.
– Просто ты не видела по-настоящему талантливых мужчин, – улыбнулась Татьяна Дмитриевна. – Не способных, не оригинальных, а вот именно талантливых. Это лучшее, что есть в мужчине, Оля. Это, может, единственное, что делает его мужчиной.
– Ну да!
– Да. Я имею в виду, конечно, не способности к музыке или к живописи. Это… это… – Она наконец подобрала нужные слова: – Это способность делать то, что, кроме него, никто делать не может. Хоть щи варить – неважно. Все варят щи, но так, как он, никто не может, и от того, что он варит щи, мир меняется – вот что такое в мужчине талант.
– Щи варить Андрей, конечно, не умеет. – По Олиному лицу скользнула улыбка.
– Не притворяйся, будто не понимаешь, – улыбнулась в ответ Татьяна Дмитриевна. – Прекрасно ты понимаешь, о чем я говорю. И вот этого, таланта, в Андрее никогда не было. Он может только усваивать созданное другими, может неплохо это систематизировать, он сообразителен, способен многое объяснить. Но не более того.
– Но ты никогда мне этого не говорила… – растерянно сказала Оля.
– А зачем мне было тебе это говорить? – пожала плечами Татьяна Дмитриевна. – Да, я всегда думала, что ты могла бы быть хорошей женой для более незаурядного человека. Но ты была счастлива, Андрей относился к тебе бережно, и я считала, что это очень даже немало. Да и Нинка ведь…
– Он ни слова не сказал про Нинку, когда уходил, – вдруг вспомнила Оля. – Как будто нет ее.
– Может, я должна была тебя предупредить, когда заметила, что у него началось это половое сумасшествие… Не знаю! Я просто не понимала, что для тебя лучше: знать об этом или не знать. У меня же совсем нет опыта жизни с мужчиной, Оля, – словно извиняясь, сказала Татьяна Дмитриевна. – Я не считала, что вправе учить тебя, как тебе жить с мужем. Моя собственная жизнь в этом смысле сложилась бездарно.
– Ну что ты, ма! Ты же Нелю вырастила, меня вырастила! И из Ваньки толку бы не вышло, если бы ты им не занималась, Неля сама говорит.
– Я не выращивание детей имею в виду, ты же понимаешь.
– А что?
– Что у меня как-то… Неправильно был наведен фокус чувств, вот что. Во всяком случае, в юности. Все самое главное, что давала мне жизнь, я видела только краем глаза. Сердечного глаза, извини уж за красивость. Да к чему далеко ходить – я, например, совершенно не понимала, что такое мой отец. Поглощена была своей жизнью, она мне казалась ужасно важной, и его жизнь прошла для меня вскользь. А
