То, что он делал с нею, невозможно было назвать ласками – это была сплошная страсть, сплошной порыв. Но отсутствие ласк не оскорбляло Таню, как, наверное, оскорбило бы ее, если бы с ней был не Женя, а любой другой мужчина. Она и сама хотела его сейчас так, как не хотела никого и никогда.
Он был уже в ней, это получилось так резко и больно, что она вскрикнула, но желание ее от этой боли не прошло, а, наоборот, только усилилось. Подушка была где-то у нее под спиной, и, изогнувшись, она передвинула ее пониже. От этого Женя просто-таки вбился в ее тело, а она, подняв ноги, еще и обхватила ими его спину, удерживая его в себе.
Удерживать его, впрочем, было не нужно, он и так не отрывался от нее, не уходил из нее, и стон, который срывался при этом с его губ от переполняющей его страсти, был громче, чем вчерашний его стон от боли.
Кто-то из ее мужчин говорил ей, что она приятна в постели. Какая же это была глупость! Только теперь она поняла, что приятность – мелкое слово, ничего не говорящее о том, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они становятся – одно.
С Женей ей не было приятно, ей, может, было с ним даже невыносимо. Но вместе с тем не было силы, которая заставила бы ее сейчас оторваться от него.
– Я сейчас кончу, – прохрипел он. – Ты со мной сможешь?
Даже грубость его вопроса не имела теперь значения. Главным было то, что он делал с нею, а не то, что он ей говорил.
Ответить, правда, она не успела.
– Ох не-ет… Все!.. Не смогу я больше! – выдохнул он вместе с каким-то болезненным вскриком, сжал ее плечи так, что в них что-то хрустнуло, и сразу же забился, задергался на ней.
А то, что происходило при этом с ней самою, и было ему ответом.
«Неужели все?» – подумала Таня.
Все ее тело звенело. В нем, внутри его, то там, то тут вспыхивали какие-то легкие импульсы, нежные звоночки. Вот теперь ей действительно было приятно, теперь это слово правильно обозначало то, что она ощущала. Как-то… настораживающе правильно.
Но задуматься о том, почему после такой неожиданной и такой яркой близости она чувствует лишь телесное удовольствие, Таня не успела.
Женя притянул ее к себе, сжал ее плечи уже не сильно, а, пожалуй, даже ласково. Ласка была очень мужская, грубоватая. Наверное, она должна была ей быть приятна. Но так ли это, Таня не понимала.
– Не ожидал тебя встретить, – сказал Женя. – Сколько лет прошло, а, Тань?
– Двадцать один год, – сказала она. – Мы с тобой последний раз виделись в мае сорок первого. Я уезжала на фольклорную практику, и ты меня провожал на Белорусском вокзале.
Это она сегодня ночью вспомнила. Ее провожали тогда оба брата Саффо, но Дима стоял в сторонке, потому что Таня с Женей целовались как одержимые прямо на перроне, ни на кого не обращая внимания, и она к тому же плакала, целуясь. Ведь они расставались на целый месяц, ну как можно было такое выдержать!
– Да-а… – протянул он. – Молодые были… Кто ж знал, что так все обернется? Война.
Таня высвободилась из-под его руки, отстранилась – совсем немного, только чтобы видеть его лицо.
«Как они были похожи! – подумала она. – А теперь ничего общего».
Ей не показалось странным, что она подумала про Диму так, словно он и теперь был жив.
Несмотря на тяжесть черт и даже на заплывший глаз, Женино лицо до сих пор было отмечено красотой, той же самой, грубоватой и очень мужской, которая чувствовалась в его теле и в каждом жесте.
– Молодые мы были, – повторил Женя. – А Димка-то без вести пропал, знаешь?
– Знаю. Мне его друг тогда же написал. Однополчанин. Дима попросил мне сообщить, если с ним что-то случится, и тот написал из госпиталя.
– Ага, ну да. А мне извещение прислали. Как единственному родственнику. Проблем, конечно, хватило тогда… Жалко Димку, правда? Где он, и то ведь неизвестно. Может, до сих пор непохороненный в лесу лежит.
Таня промолчала.
– Ну, это, я считаю, уже неважно, – добавил Женя. – Не все ли равно, где мертвому лежать? Главное, совсем молодой он погиб, вот что жалко. Что ж, война есть война.
– Может быть, он не погиб, – сказала Таня. – Ведь никто этого не видел.
– Ну да! – хмыкнул Женя. – Погиб, конечно. Обязательно видеть, что ли? И так понятно.
– Ты еще летаешь? – спросила Таня, кивая на татуировку у него на плече: крылышки, летчицкая эмблема.
Она не хотела больше слушать какие-то бессмысленные, назывные его фразы. Ей вдруг показалось, что она легла в постель с их управдомом.
– Да нет, – нехотя ответил он. – Списали. Со здоровьем проблемы начались.
– Со здоровьем? – удивилась Таня.
Он выглядел довольно крепким. Впрочем, мало ли какие могут быть проблемы со здоровьем, не обязательно же они заметны.
– Русская болезнь, – усмехнулся Женя. – Выпивать начал. Зря, конечно. Но как-то, знаешь… Я же герой был, и в войну, и потом, все газеты про меня писали. Тут тебе и тосты-банкеты, и все такое. Сначала ничего, не сказывалось. А потом – возраст, куда деваться. Так, чтобы с вечера на грудь принять, а утром как огурчик, уже не получалось. А там, сама понимаешь…
– Понимаю, – перебила его Таня. – Как ты себя чувствуешь?
Она встала, подняла с пола халат, краем глаза заметив при этом, что Женя окинул ее быстрым оценивающим взглядом. Она не испытывала неловкости от того, что стоит перед ним голая; ей было все равно.
– С утра-то? – переспросил он. – Да вроде ничего, нормально. Похмелиться бы, конечно. У тебя нету?
– Нет.
То, что она чувствовала сейчас, невозможно было назвать даже разочарованием. Это была глубокая, мучительная, до сердца доходящая горечь.
Женя тоже сел, потянулся за брюками, которые лежали на полу у кровати.
– Черт, связался с пацанами, – проговорил он, трогая синяк под глазом и морщась. – Они дембель отмечали, выпивки было море… Им, конечно, лестно: летчик, герой с ними выпивает. Ну, а потом набрались – слово за слово, они мне в морду, я им в ответ, вот тебе и нате. Спасибо, Тань, – с чувством добавил он. – Если б не ты, меня бы, может, милицейский патруль подобрал. На работу бы сообщили, неприятностей не оберешься.
– Ты работаешь? – удивилась она.
Ей трудно было представить, что он ходит каждое утро куда-то на работу.
– Да, держат вот пока на подготовке летного состава, – кивнул он. – Все-таки заслуг у меня немало.
– Я знаю, – усмехнулась Таня.
После войны она часто встречала его фамилию в газетах. Глаза его прямо смотрели со страниц, и казалось даже, что они сверкают синевой, хотя фотографии были черно-белые.
– Ну, я пойду? – полувопросительно произнес Женя.
Он уже надел и брюки, и рубашку. Рубашка была надорвана у ворота.
«Надо зашить», – подумала Таня.
А вслух сказала:
– Женя, а почему ты со мной не встретился, когда с фронта вернулся?
Наверное, он не ожидал такого прямого вопроса. Но она и вообще говорила обо всем прямо, жизнь ее к этому приучила, а сейчас и вовсе не считала нужным изъясняться обиняками.
Это было единственное, что ей хотелось узнать у Жени, и это надо было спросить сейчас, потому что больше они не увидятся.
– Ну… – пробормотал он. – Ты же из Москвы уехала, и я же…
