Вспыхнул я от поцелуев, словно от вина. Шум моей кипящей крови слышала луна. «Нынче — только поцелуи, — молвила она, — Взявши в руку эту чашу, пей не вдруг до дна. И пока еще ты можешь сдерживать желанье — Кудри гладь, кусай мне губы, похищай лобзанье. Но когда твой ум затмится страстью до того, Что узды уже не будет слушать естество, — Из толпы прислужниц, — в коей каждая девица, Словно над любовной ночью вставшая денница, — Ты какую бы ни выбрал, я освобожу, И служить твоим желаньям я ей прикажу, Чтоб она в укромном месте другу моему Предалась, была невестой и слугой ему, Чтобы притушила ярость твоего огня, Но — чтобы в ручье осталась влага для меня. Каждый вечер, только с неба сгонит мрак зарю, Я тебе один из этих перлов подарю». Молвив так, толпу прислужниц взором обвела. Ту, которую для ласки годною сочла, Мановеньем чуть заметным к трону позвала И ее, с улыбкой нежной, мне передала. И луна, подаренная мне, меня взяла За руку и в сумрачную чащу увела. Был пленен я родинкою, стал рабом кудрей. Под навесом листьев шел я, как во сне, за ней. И меня в шатер укромный привела она. Я поладил с ней, как с нижней верхняя струна. Там постель была роскошно раньше постлана, Легким шелком и коврами ярко убрана. И затылками подушки ложа смяли мы. Целовались и друг друга обнимали мы. Отыскал я роз охапку между ивняков. Потонул в охапке белых, алых лепестков. Перл бесценный, сокровенный в раковине был, Снял с жемчужницы печать я, створки отворил. Я ласкал свою подругу до дневной поры, В ложе, амброю дышавшем, полном камфары. Встал я из ее объятий при сиянье дня. Приготовила проворно дева для меня Водоем златой, сиявший яхонтовым дном. И водой благоуханной я омылся в нем. Знойный полдень был, когда я вышел из шатра. Гурии, что пировали на лугу вчера, Все исчезли. Я остался там у родника Одинокий — наподобье желтого цветка, Утомленный и с похмельем тяжким в голове, Влажным лбом своим склонился я к сухой траве. От полудня до заката продремал я там.
