смеху.
– В любом случае, – добавил Потоцкий, – я должен быть тебе благодарен.
Серж всмотрелся в лицо Александра и с облегчением понял, что тот уже не так напряжен. Фу, черт, пронесло! Мещерский отлично знал своего друга и помнил, что его вспышки гнева могут быть крайне непредсказуемы.
– Да не за что, – равнодушно бросил Александр Потоцкому. – Если уж тебе так нравится питаться моими объедками…
Через несколько секунд ошеломленный, с вытаращенными глазами официант примчался к хозяину ресторана и доложил, что внизу господа офицеры убивают друг друга. Хозяин вздохнул, поглядел в зеркало, поправил галстук, пригладил усы, стряхнул ниточку с манжеты и спустился вниз. Он жил в России давно и успел привыкнуть к нравам этих «fous Russes»[34]. Кроме того, по собственному опыту ресторатор понял, что всегда надо дать господам выпустить пар и только тогда появляться в поле их зрения, иначе не миновать беды.
Впрочем, когда он спустился вниз, оказалось, что делать ему почти что нечего. Ни одно зеркало не было разбито, ни один официант не пострадал. Были опрокинуты стол и пара стульев, да, вцепившись в князя Мещерского, истошно визжала дочка француза-балетмейстера. Но хозяин отлично понимал, что визг мадемуазель Траппе, равно как и саму мадемуазель Траппе, в счет не поставишь. И вообще он был почти разочарован тем, что на сей раз все обошлось.
– Я требую сатисфакции! – крикнул Антон. Их с Александром растащили и удерживали в нескольких метрах друг от друга. – Ты подлец!
И, не сдержавшись, Потоцкий топнул ногой и обругал Корфа по-польски.
– Отпусти меня, – сказал Александр Никите, который держал его. Поколебавшись, Васильчиков разжал пальцы. Улыбаясь, барон стал поправлять наполовину оторванный воротник. – Драться так драться. Как оскорбленная сторона, я имею право выбирать оружие.
– Постойте, – вмешался Лаевский, – но первым оскорбили Антуана вы!
– А он хотел дать мне пощечину, – парировал Александр. – Серж! Что на этот счет сказано в дуэльном кодексе?
– Собственно говоря… – начал его друг.
– А, плевать! – оборвал его Александр. – Будешь моим секундантом.
– Отлично! Тогда я беру в секунданты господина Васильчикова! – крикнул Антон.
– Не дайте ему выставить себя оскорбленной стороной! – заволновался Лаевский. – Вы знаете, как он стреляет из пистолета?
– Я и фехтую неплохо, – заметил Александр с недобрым прищуром.
– Мне все равно, – отрезал Потоцкий. – Пусть секунданты договариваются обо всем.
Он знал, что идет на колоссальный риск, потому что Александр Корф не принадлежал к тем людям, которых можно вызвать на дуэль безнаказанно, но странным образом чувствовал невероятное облегчение. Антон внезапно понял, что всегда хотел этого – убить соперника, чтобы тот не стоял между ним и Бетти. Даже теперь Бетти отказалась дать ему окончательный ответ, выйдет она за него или нет. Мерзавец Корф бросил ее, а она все еще его любит. И Потоцкий решил, что сделает все, чтобы избавиться от него.
– Господа, – тактично вмешался хозяин ресторана, – прошу прощения, вы заняты столь важным делом, но… Кто будет платить за сломанную мебель?
…Вечером, уладив наконец все формальности, Александр сидел в своей квартире на Офицерской улице и мысленно подводил итоги хлопотного, неприятного дня. В глубине души он не жалел ни о чем – вернее, барон Корф вообще был так устроен, что считал любые сожаления излишней тратой времени. Конечно, если бы Амалия не послала ему ту злополучную записку, он бы не пошел куда глаза глядят, не встретил бы крестного и не попросил бы отвезти себя в ресторан Бореля, не столкнулся с Потоцким. Но, если уж дошло до ссоры и вызова на дуэль, надо было довести дело до конца.
В дверь кто-то поскребся, затем она приотворилась, и в образовавшуюся щель просунулась лохматая голова Степки.
– К вам пришли, – доложил денщик.
После разоблачения со Степкой стали происходить удивительные метаморфозы. Если раньше он громко топал по квартире, не стеснялся насвистывать себе под нос и хлопал дверьми, то теперь передвигался, аки бесплотный дух – бесшумно и незаметно. Улыбаться, кланяться и вообще всячески выражать свое почтение он тоже стал раза в два чаще, чем прежде.
– Кто? – осведомился Александр. Зажав в руке апельсин, он несколько раз подбросил его.
– Графиня Потоцкая.
Апельсин упал на ладонь, и офицер машинально сжал пальцы.
– Старшая? – спросил мрачно, предвидя нелегкое объяснение по поводу ее сына.
– Нет. Марья Сигизмундовна.
Александр положил апельсин на стол, буркнув:
– Проси.
В конце концов, какая разница, мать или сестра, обе могли явиться к нему только по одной- единственной причине. И, увидев взволнованное некрасивое лицо Мари, барон сразу же понял, что объяснение и впрямь выйдет нелегким.
– Александр Михайлович… – прошептала Мари, как только Степка вышел, – я все знаю. Вы… вы будете стреляться с моим братом! Боже мой!
Девушка заломила руки и залилась слезами. Александр смотрел на нее и чувствовал себя мерзавцем, разумом понимая, что Мари безумно беспокоится, что Антуан – ее единственный брат, но его сердцу не было до этого никакого дела. По натуре он был таков, что, если человек был ему несимпатичен, Александр не мог заставить себя сопереживать ему. И если он кого-то вычеркивал из своей жизни, то забывал его на следующий день. Бетти была ему теперь совершенно безразлична, а Мари он согласен был в свое время терпеть лишь потому, что его невеста с ней дружила. Обе девушки больше ничего для него не значили, и неуместное вторжение Мари заставляло его испытывать глухую досаду, поскольку понимал, что та пожелает требовать невозможного, а он не сможет ничего ей обещать.
– Брат все время хотел поссориться с вами, – продолжала Мари, – и никто не подозревает, каких усилий мне стоило его удерживать… А сейчас… – Графиня вытерла слезы и с мольбой взглянула на офицера. – Александр Михайлович, скажите, вы ведь не убьете его? Мама не переживет… и отец…
Александр не выносил романов с мелодраматическими сценами, а сейчас с неудовольствием сознавал, что стал героем как раз подобного романа. Еще не хватало, чтобы Мари бросилась перед ним на колени! И, чтобы лишить ее такой возможности, отвернулся, отошел к окну. А она все говорила и говорила:
– Вы же добрый человек, я всегда знала… Наверное, за это я и полюбила вас. Я…
Мари запнулась и покраснела – так густо, что если бы Александр не видел все своими глазами, то никогда бы не поверил, что можно так краснеть.
– Вы – меня – любите? – проговорил он с расстановкой.
И сразу же вспомнил все – и записи в дневнике своего товарища, и слова Амалии. Ладно Лев, тот-то знал их обоих, но Амалия! Ведь она видела Потоцкую всего полчаса!
– Вы всегда смеялись надо мной, – буркнул молодой человек, все еще не веря.
– Вы не понимаете, вы ничего не понимаете, – залепетала Мари, теряя голову. – Каково мне было видеть, что у меня нет ни единого шанса против нее… только потому, что Бетти такая хорошенькая и у нее отец не католик… Конечно, мне было обидно! А вы и внимания на меня не обращали… Вы чаще с горничной разговаривали, чем со мной, – оскорбленно прибавила графиня, выпятив губы, и окончательно сделалась похожа на обиженную пухлую девочку.
Александр растерялся. Он так привык считать Потоцкую неприятной, насмешливой особой, что ему было трудно смириться с тем, что на самом деле та совсем другая. Корф понимал, что стоит ему сейчас, в это самое мгновение, пальцем ее поманить, и Мари забудет честь, забудет родных, забудет все на свете… Но эта самоотверженность со стороны человека, которого он не любил, не вызывала в его душе никакого отклика. Потому что Александр не любил унижаться и не любил, когда при нем унижались другие. И еще у него мелькнула мысль, что Амалия, которую он очень хотел забыть, никогда не стала бы так себя вести.
