Выписав повестку, приглашающую на завтрашнее утро Степнадзе в уголовный розыск, Бирюков вызвал на допрос Сипенятина.
Вася Сивый пришел мрачнее тучи. Покосился на молчаливо сидящего у окна Голубева, сел напротив Бирюкова и с откровенной враждебностью уставился Антону в глаза.
— Прошлый раз нам не удалось договорить до конца, — сказал Антон.
Сипенятин скривил толстые губы:
— Дураку понятно. Сивого засудить проще простого: на деле его пальчики остались, у матери- старушки сумку потерпевшей изъяли, при проверке документов покушение на побег совершил, в кармане — почти три тысячи башлей обнаружили, врача на пушку брал…
— Считаете, перечисленных улик для задержания вас под стражу мало? — перебил Бирюков.
— Чо я, щипач колотый, так считать? — Сипенятин снова усмехнулся. — Задержали законно, только скажу, гражданин капитан, что с моим задержанием пустяшку тянешь. Я — честный вор. Краду, как мои предки крали. А есть гады, которые воруют по-современному. Они отпечатков на деле не оставляют и на дешевые дамские сумочки ради опохмелки не зарятся. Как пылесосы, тянут к себе нетрудовые червонцы. Чем со мной пустяки волокитить, лучше ими, начальник, займись. Вот там тебе добрый навар будет.
— Помогите ими заняться, — дав Сипенятину договорить, спокойно сказал Антон.
— Сивый не дешевка.
— В таком случае будем с вами разбираться. Зачем по чужому билету хотели в Омск лететь?
Лицо Сипенятина на какой-то миг вроде окаменело, однако тут же расплылось в слащавой улыбке, как будто Вася разгадал неудачный розыгрыш и тоже решил пошутить:
— На самолете хотел прокатиться.
— Где взяли паспорт и билет Степнадзе?
Улыбка с Васиного лица исчезла. Он отвел глаза в сторону.
— В автобусе какому-то мужику по привычке руку в карман сунул. Думал, в паспорте червонец заложен, а там билет оказался. Выпивши был, решил шутя в Омск упорхнуть. Когда в толкучке зарегистрировал билет, испугался: в самолете милиция, как слепого котенка, накроет! Огляделся, нет ли уже «хвоста»? Вроде тихо, а возле регистрационной секции чернявый парень крутится с таким видом, словно его туалетная нужда прижала. Разбазарились — билет парню невтерпеж нужен до Омска. Хотел выручить, но кассирша липу усекла, к начальнику потопала. Я вышел покурить — и в такси…
Бирюков раскрыл паспорт Степнадзе и показал Васе фотографию Реваза Давидовича.
— У него вытащили?
— Не разглядел в автобусной давке.
— Этот вам три тысячи денег дал?
— Чего?.. Тот пахан старше был.
— Паспорт десять лет назад выдан…
Вася пристально уставился на фотокарточку Степнадзе. Он мучительно наморщил лоб и вдруг с удивлением воскликнул:
— Муж Фроськиной сестры! Вот наколол пахана…
— Знакомого обворовали?
— Таких знакомых до Москвы не переставишь. Этого пахана я видел у Фроськи Звонковой, когда мать-старушка рядом с ней жила.
— Значит, этот своих отпечатков на «деле» не оставляет?
— Не лови, гражданин капитан, на слове. — Сипенятин упрямо насупился. — Закладывать старца не буду.
— Что ж тогда возмущались?
— Нервы взыграли.
— Ну, идите успокойтесь.
Бирюков вызвал конвойного.
В завершение этого дня в дежурную часть поступила срочная телеграмма из Сухуми. На оперативный запрос Голубева начальник горотдела БХСС сообщал, что среди сотрудников Сухумского пединститута родственников Реваза Давидовича не установлено.
Глава 20
Реваз Давидович спокойно сел у самой кромки стола, покосился на никелированную головку микрофона и, пристроив на коленях железнодорожную фуражку, сосредоточенно замер. Смуглое крупноносое лицо его было усталым, как будто он не спал всю ночь.
— С бензином ничего нет нового? — заполняя анкетную часть протокола, между делом спросил Бирюков.
— Нет, понимаете…
— Не будете возражать против записи нашей беседы на магнитофон?
— Ради бога!
Бирюков нажал кнопку.
— Реваз Давидович, расскажите, что вам известно об Александре Федоровне Холодовой.
На лице Степнадзе появилось недоумение:
— Саня Холодова очень красивая и порядочная женщина. Редкое сочетание, понимаете…
— Когда и при каких обстоятельствах вы с ней познакомились?
— Лет десять назад, точно не помню.
— Постарайтесь вспомнить.
— Это имеет значение?
— Да, Реваз Давидович.
Степнадзе, словно пробуя голос, кашлянул и, покосясь на микрофон, обаятельно улыбнулся:
— Непривычно как-то, понимаете, говорить, чувствуя, что каждое слово записывает техника.
— Не обращайте на технику внимания. В конце разговора нам представят отпечатанный на машинке протокол, где ничего лишнего не будет.
— Да?.. — самым искренним образом удивился Реваз Давидович. — Смотрите, какое облегчение работники дознания получили! Раньше, помнится, такого не было.
— Имеете в виду то время, когда находились под следствием по делу о взяточничестве томских лесников? — вроде бы к слову спросил Антон.
— Я, дорогой, имею незаконченное высшее юридическое образование, — с ноткой обиды проговорил Степнадзе и опять улыбнулся. — А томские лесники в самом деле чуть не посадили меня в тюрьму. Спасла, понимаете, моя предусмотрительность и строгое ведение документации. На судебном процессе я уложил рвачей на лопатки, и они получили по заслугам.
— При кассационном пересмотре многие из них, кажется, были реабилитированы?..
Реваз Давидович сокрушенно вздохнул:
— У нас гуманные законы, мы любим прощать.
Не заметив на лице Степнадзе ни малейшего оттенка тревоги, Бирюков повернул разговор к прерванной теме. После нескольких уточняющих вопросов Реваз Давидович вспомнил, что познакомился с Саней Холодовой по стечению обстоятельств, когда она приняла заведование книжным магазином от его двоюродного брата Гиви Ражденовича Харебашвили. Гиви в том году ушел на пенсию и сейчас живет в Омске. Записав адрес Харебашвили, Антон спросил:
— Что за неприятность была у Холодовой в первый год ее заведования магазином?
Реваз Давидович неторопливо вынул из кармана носовой платок, старательно промокнул губы:
— Подробностей, дорогой, не знаю. Какая-то недостача получилась при ревизии, но мне достоверно известно, что Саня погасила эту недостачу.
