Критика цинического разума

подчиняющего меня (делающего меня «субъектом»). В воле к зна­нию всегда проявляются интересы, которые не ограничиваются

знанием как таковым, но служат вооружению субъектов для их борь­бы против объектов. «Объективное знание» в этом смысле имеет характер оружия (понятие «оружие», как мне представляется, выше рангом, чем понятие «инструмент», поэтому одна лишь критика ин­струментального разума не охватывает сферу воинственно-полеми­ческого полностью).

Верно ли это применительно к тем наукам, которые современ­ная рациональность считает образцовыми,— к естественным наукам? Можно ли отстоять справедливость утверждения, что эти науки рас­сматривали природу, свой предмет исследования, изначально как нечто враждебное или относились к нему недружелюбно-нейтраль­ным образом? Ведь именно в естественных науках — а более всего при исследовании биологии и физики — может показаться, что здесь по-прежнему преобладает относительно «мирное» понимание ими своей сущности. Но видимость обманчива. Разумеется, во всех на­уках есть и созерцательное крыло, но отнюдь не оно обеспечило им взлет. То, что вызывает их к жизни,— это императивы практики: конкуренция в сфере производства, в сфере политики, в военной области. К числу философских достижений экологии принадлежит доказательство того, что современные естественные науки — неза­висимо от того, как они себя понимают,— закладывают основы индустриальной техники и в силу этого оказываются вовлеченными в процесс, который, учитывая факты, можно охарактеризовать только как войну, направленную на порабощение и уничтожение биосфе­ры,— войну, которую ведут агрессивно наступающие цивилизации. Впрочем, был философ, немецкий еврей, влияние которого (если можно говорить о таковом) пришлось на времена Веймарской рес­публики, заложивший основы экологическо- философской критики западной хищнической индустрии,— Теодор Лессинг*. Везде, вплоть до вершин теории познания, наблюдаются следы суперхищ­ника — взгляд охотника в поисках добычи, так и шарящий и по органической, и по неорганической природе. Сегодня все более и более становится очевидным, насколько напрасны все попытки сно­ва нейтрализовать результаты исследования природы, объявляя их результатом чистого стремления к созерцанию,— будто они были добыты для подкрепления «естественнонаучной картины мира». Слишком явственны самые тесные связи естественных наук с поли­тикой, экономикой и военной сферой. Они были и продолжают быть разведывательными отрядами, которые наша жаждущая завоеваний цивилизация засылает в ранее бывшие закрытыми и недоступными миры истин природы. То, что открыли и продолжают открывать в ходе своих исследований эти разведывательные отряды и первопро­ходцы естествознания, в сумме дает нечто, угрожающее самому су­ществованию объекта исследования — природы в целом.

Может быть, я выражаюсь чисто метафорически? Вовсе нет. Я хотел бы представить воинственно- полемический характер есте-

ственнонаучной эмпирии на одном примере — на примере изучения «предмета» Земля, с которым так или иначе сохраняют связь все естественные науки, вплоть до астрономии, и который остается средо­ точием всего нашего «интереса к природе». Относительно легко по­казать, что (и как) «науки о Земле» развивались, будучи направля­емыми и движимыми воинственно-полемическими, практическими интересами: наблюдение за тем, что находится на земной поверхно­сти, равно как и попытки выведать, что таится в земных недрах, во многих случаях подчинены политическим и военным интересам; при этом география подчинена, скорее, сфере стратегии и искусству го­сударственного управления, а геология — сфере технологии произ­водства вооружений.

Первое накопление географических знаний происходит, пожа­луй, в головах монархов, завоевателей и полководцев, хотя эмпири­ческая «исследовательская» работа ложится вовсе не обязательно на них. Однако именно они как субъекты политической власти в пер­вую очередь заинтересованы в том, чтобы у них концентрировались все знания о Земле, полученные другими — будь то охотники, море­плаватели, торговцы или философы. С древних времен известно, что купец, исследователь иных земель и шпион имеют между собой не­что общее, а порой и выступают в одном лице. В самом начале тра­диции европейской географии мы встречаем эпизод, который не мо­жет не наводить на определенные размышления. Предание говорит о милетском натурфилософе Анаксимандре: около 500 года до н. э. (незадолго до восстания городов Ионии и начала греко-персидских войн) он изготовил «философскую скульптуру» (Небель) — «ме­таллическую плиту... на которую были нанесены весь земной круг, все моря и реки» (Геродот). Эту модель Земли милетский тиран привез спартанцам, когда был у них с визитом, в ходе которого наме­ревался заручиться вооруженной помощью пелопоннесских городов-государств. «Только эта карта позволила тогда спартанцам получить представление о величине империи персов и средствах, какими она располагает; они научились видеть свою страну со стороны, поняли, насколько она невелика, и отказались от войн» (Nebel С. Die Geburt der Philosophic. Stuttgart, 1967. S. 37—38). Уже в этот первый мо­мент «проскочила» искра связи между географией и стратегическими расчетами, и если на этот раз философ опередил стратегов в своих познаниях, то вскоре это соотношение изменилось на прямо противо­положное: знание о Земле сосредоточилось у царей и полководцев, а не у философов. Средневековые королевские путеводители (опи­сания стран, составлявшиеся для монархов) демонстрируют, как в те времена «политическому Я» системы, то есть ее правителю, при­ходилось находиться, в буквальном смысле, «в поисках своих под­данных»; во времена, предшествовавшие централизму, не все рассе­янные по политическому пространству составные части имели воз­можность видеть однозначно локализованный суверенный центр

власти («столицу», резиденцию, абсолютистский замок — Эскори-ал, Лувр, Версаль); суверен вынужден был, выступая подвижной частью системы, утверждать свою власть посредством появления в разных местах. Только позднее, когда была построена система реп­резентации с ее органами управления на местах и полицией, появи­лась возможность существования оседлой центральной власти, ко­торая сделала политическое пространство — «территорию» госу­дарства — «прозрачным» для своего правящего ока и для принятия мер по управлению *. Военно-политический интерес создает тот фо­кус, в котором могут концентрироваться географические, этногра­фические, демографические «научные достижения», превращаясь в «сокровищницу знаний». Наконец, современная география притя­гивает к себе общий интерес образованных слоев капиталистических цивилизованных государств, предвещая действия по империалисти­ческой схеме (открытие, завоевание, миссионерство, колонизация, включение в мировую торговлю). Она в еще более интенсивной форме развивает старую стратегическую перспективу. Впрочем, зачастую стечение обстоятельств в ходе войны вызывает новый познаватель­ный интерес. Из-за того что военно-морской флот США не провел собственной предварительной работы, результаты которой были бы пригодны для использования при подготовке высадки американских войск в Северной Африке, пришлось собирать любительские фото­графии, фильмы, отснятые во время отпуска, и индивидуальные со­общения о побережье в предполагаемом районе десантирования . Во времена стратегических спутников и военной информатики такие архаические методы стали излишними.

Что же касается разведывания земных недр, то самое яркое проявление его — металлургия. В «лоне Земли» покоятся метал­лы, которые зачастую недоступны вдвойне — из-за глубины их за­легания и из-за прочного их соединения с бесполезной породой. За разведкой, добычей, приведением в состояние, допускающее исполь­зование, и распространением этих труднодоступных материй дол­жен стоять поистине огромный интерес, равно как и выдающаяся потребительная стоимость, которые оправдывают все усилия, затра­ченные на изготовление металлов. Металлургия — это главная тех­ническая наука в истории войн; с появлением бронзы и железа начи­нается «горячая» фаза культурной эволюции, равно как и эскалация оружейного и военного искусства. С началом эпохи артиллерии эти процессы окончательно обретают сверхостроту. Все имеющие реша­ющее значение виды современных вооружений и боевых систем: тан­ковые соединения, военная авиация, ракетные базы, системы морс­кого базирования и т. п.— представляют собой, по сути дела, не что иное, как гигантские гипертрофии того способа обращения с метал­лами и взрывчатыми веществами, который практикует артиллерия: это плавающие, летающие, передвигающиеся по земле артиллерийс­кие системы*. Политическая история металловедения может про-

следить изначально существующую связь между этой центральной наукой о недрах Земли и воинственной полемикой. Знание о приро­де и военное знание связаны между собой прагматической цепочкой интересов. Прежде чем получить в свое распоряжение железное ору­жие, которое можно поднять на врага, нужно предпринять боевой поход против земной коры — многоэтапный, трудный и опасный