теле.
– Я в этом не сомневался. Можешь ли ты описать его?
– Очень страшно припоминать его облик, уважаемый господин. Он – человек могучего
телосложения. Против него даже вы будете хлипковаты. Его волосы – жгуче-алые, и всей моей силой
и весом я не мог бы сдвинуть его руку даже на толщину волоса, – худенькая фигурка Маньифико
словно свернулась в единую мешанину рук и ног. – Часто, чтобы развлечь кого-либо из своих
генералов или себя самого, он поднимал меня, зацепив за пояс одним пальцем, на пугающую высоту,
и я должен был читать стихи. И только после двадцатого стиха он отпускал меня, а каждый из стихов
следовало импровизировать в правильном размере, иначе приходилось начинать сначала. Он человек
всеподавляющей мощи, уважаемый господин, и жестокий в употреблении своей мощи, – а его глаз,
уважаемый господин, никто не видит.
– Что? Как ты сказал?
– Он носит очки, уважаемый господин, очки престранного вида. Говорят, что они
непрозрачны, и что он видит благодаря могущественному волшебству, которое далеко превосходит
силы человеческие. Я также слышал, – и тут его голос стал тих и таинствен, – что увидеть его глаза -
это значит увидеть смерть; что он убивает своим взглядом, уважаемый господин.
Глаза Маньифико перебегали с одного из наблюдавших за ним лиц на другое. Он вскрикнул -
и голос его пронзительно задрожал:
– Это правда! Клянусь жизнью, это правда!
Бейта глубоко вздохнула.
– Похоже, что вы правы, капитан. Хотите ли вы улететь с нами?
– Что ж, рассмотрим ситуацию. Вы здесь ничего не должны? Барьер над ангаром открыт?
– Я могу улететь в любое время.
– Тогда летите. Мул, может быть, и не желает противодействовать Установлению, но он
страшно рискует, допустив бегство Маньифико. Этим, вероятно, и объясняется в первую очередь шум
и суета по поводу этого бедняги. Так что вас наверху могут поджидать корабли. Если вы исчезнете в
космосе, некому будет предъявлять обвинение.
– Вы правы, – уныло согласился Торан.
– Однако у вас есть защитное поле, и ваш корабль, вероятно, более быстр, чем все, что у них
имеется. Так что как только вы выйдете за атмосферу, сделайте на нейтрали виток в другое
полушарие и там жмите вперед на полном ускорении.
– Да, – холодно произнесла Бейта, – а когда мы вернемся на Установление? Что тогда, капитан?
– Тогда вы окажетесь готовыми сотрудничать гражданами Калгана, разве не так? Ведь мне
ничего иного не известно.
Все замолкли. Торан повернулся к пульту управления. Последовало едва заметное колебание.
…Лишь когда Торан оставил Калган позади, на расстоянии, достаточном для того, чтобы
попробовать первый межзвездный прыжок, лицо капитана Притчера проявило признаки беспокойства
– ибо ни один корабль Мула никоим образом не пытался помешать их отлету.
– Похоже, что он позволяет нам увезти Маньифико, – сказал Торан. – Не очень-то хорошо
согласуется с вашим рассказом.
– Если только, – поправил капитан, – он не желает, чтобы мы его увезли, – что, в таком случае,
не очень-то хорошо для Установления.
Первые новости ультраволнового вещания достигли корабля после заключительного прыжка,
когда Установление оказалось уже на расстоянии нейтрального полета.
В них кратко сообщалось кое о чем интересном для беглецов. Утомленный голос диктора
рассказал, будто некий военный диктатор – не названный по имени – предъявил Установлению ноту
относительно насильственного похищения члена его двора. Диктор перешел к спортивным новостям.
Капитан Притчер сказал ледяным тоном:
– Он в конечном итоге опередил нас на шаг, – и, задумавшись, добавил: – Он готов столкнуться
с Установлением, и он использует эту историю как повод для действий. Это осложняет наше дело.
Мы должны будем начать раньше, чем окажемся готовыми по-настоящему.
15. Психолог
Занятие, известное как 'чистая наука', являлось наисвободнейшей формой жизни на
Установлении, и этому имелись свои причины. В Галактике, где господство и даже само
существование Установления все еще опиралось на превосходство в технологии, несмотря на
изрядный рост его мощи за последние полтора века, Ученому даровалась определенная
неприкосновенность. В нем нуждались, и он знал это.
Таким образом, имелись свои причины и для того, чтобы жизнь Эблинга Миса – только лица,
не знавшие его, добавляли звания к его имени – являла собой наисвободнейшую форму в
фундаментальных науках Установления. В мире, где наука пользовалась уважением, он был Ученым -
с большой буквы и без тени иронии. В нем нуждались, и он знал это.
И так уж получалось, что когда другие преклоняли колена, он отказывался и громко добавлял,
что его предки в свое время не кланялись перед каждым вонючим мэром. И что во времена его
предков мэров, во всяком случае, избирали, и могли вышвырнуть, и что единственные люди,
наследующие по праву рождения, являются наследственными идиотами.
И еще так уж получилось, что когда Эблинг Мис решил позволить Индбуру оказать ему честь
аудиенцией, то он не стал дожидаться, пока обычная строгая цепь начальников передаст его запрос
наверх и благосклонный ответ вниз, а, накинув на плечи менее неказистый из двух своих
официальных пиджаков, водрузив набекрень странную шляпу непонятной формы и закурив в
довершение всего запрещенную сигару, он пробился между двух стражников, не обращая внимания
на их растерянное блеяние, прямо во дворец мэра.
Первым признаком вторжения, обнаруженным его превосходительством, который пребывал в
своем саду, явился постепенно приближающийся шум протестов и ответный рев, состоявший из
нечленораздельных ругательств.
Индбур медленно отложил свою тяпку, медленно выпрямился и медленно нахмурился. Ибо
Индбур позволял себе раз в сутки передышку в работе и в течение двух часов во второй половине дня,
если только позволяла погода, он занимался своим садом. Там, в его саду, цветы росли квадратами и
треугольниками, красный и желтый цвета сменяли друг друга в строгом порядке, с маленькими
вторжениями фиолетового у вершин и зеленью, окаймлявшей целое прямыми линиями. Там, в его
саду, никто не беспокоил Индбура – никто!
Индбур снял измазанные землей перчатки и подошел к небольшой калитке, служившей
входом в сад.
Заданный им вопрос напрашивался сам собой:
– Что все это означает?
Именно такой вопрос и именно в такой формулировке испокон веков звучал в устах
