собой,
набрала мощь и обрушилась гулким ударом: словно гром разорвал завесу.
Ритмичными движениями стал разрастаться шарик из пульсирующих цветов – и разлетелся в
воздухе бесформенными кляксами, которые, высоко взлетев, в падении превратились в
извивающиеся, переплетенные ленты. Ленты эти свернулись в маленькие шарики разных цветов – и
Бейта начала что-то различать.
Она заметила, что при закрытых глазах цветовые образы становятся яснее; что каждое
небольшое изменение цвета сопровождалось своим звуковым образом; что цвета ей незнакомы; и,
наконец, что шарики – не шарики, а маленькие фигурки.
Фигурки: мириады пляшущих и мерцающих, точно язычки пламени, исчезающие из виду и
появляющиеся из ниоткуда, налетающие друг на друга, сливаясь в новые цвета.
Вдруг Бейте пришли на ум цветовые пятна, появляющиеся ночью, если зажмуриться до боли и
терпеливо напрягать зрение. Возникало то же знакомое впечатление танцующих точек изменчивого
цвета, сжимающихся концентрических кругов, беспрерывно трепещущих бесформенных масс. Все
выглядело так же, но в больших масштабах, разнообразней – и каждая точечка цвета была крошечной
фигуркой.
Они налетели на нее, сбившись в пары, и она подняла руки во внезапном изумлении, но они
распались, и на миг Бейта оказалась в центре вихря сверкающих снежинок. Холодный свет стекал с ее
плеч на руки, скатываясь, словно по сияющему трамплину, отскакивая от застывших пальцев и
медленно сходясь в сверкающем фокусе. В глубине жидкими потоками плыли звуки сотни
инструментов, пока Бейта не перестала отличать их от света.
Интересно, подумала она, видит ли Эблинг Мис то же самое, а если нет, то что же он видит?
Но мимолетное любопытство прошло, и тогда…
Она стала следить снова. Фигурки – впрочем, были ли они фигурками? – крошечные женщины
с пылающими волосами, крутившиеся и изгибавшиеся слишком быстро, чтобы сознание могло
сосредоточиться на них, сцеплялись между собой, образовав вращающиеся звездообразные группы, -
а музыка сделалась тихим смехом – девичьим смехом, зазвучавшим прямо в ушах.
Звезды собрались вместе, рассыпая искры, меча их друг в друга, медленно выросли в некий
образ – и вдруг стремительно, откуда-то снизу вверх сложился дворец. Каждый кирпичик был своего
цвета; каждый цвет – искоркой; каждая искорка – колючим светом, меняющим образы и увлекающим
взгляд ввысь, к двадцати башенкам, сложенным из самоцветов.
Блистающий ковер развернулся навстречу, вихрясь, разматывая нематериальную паутину,
заполнившую все пространство, а из нее вверх ринулись светящиеся ростки и расцвели деревьями,
певшими свои собственные мелодии.
Бейта сидела, окутанная световыми узорами. музыка колыхалась вокруг нее, иногда
поддаваясь стремительным, лирическим порывам. Женщина потянулась, чтобы коснуться хрупкого
дерева, и цветущие стебли поплыли вниз и погасли, каждый с чистым, едва слышным звоном.
Музыка грянула десятками цимбал. Перед Бейтой струями вздыбилось пламя – и стекло по
невидимым ступеням к ней на колени, растекаясь быстрыми потоками, выбрасывая огненные искры к
ее поясу, и между ее коленями возник радужный мост, а на нем – маленькие фигурки.
Селение, и сад, и крошечные мужчины и женщины на мосту, уходящем вдаль, насколько
хватало взгляда, плывущие через сходившиеся к ней величавые волны музыки струн…
И вдруг – пугающая пауза; нерешительное, затаенное движение, стремительное угасание.
Цвета расплылись, свернулись в шар, который сжался, поднялся и исчез.
И снова стало просто темно.
Тяжелая нога заскребла по полу в поисках кнопки выключателя, нажала его, и комнату снова
залил свет: плоский свет прозаического солнца. Бейта жмурилась, пока не потекли слезы, словно
оплакивая все, что исчезло. Эблинг Мис выглядел неуклюжим толстяком, с округлившимися глазами
и приоткрытым ртом.
Только сам Маньифико был полон жизни и ласкал свой Визи-Сонор, что-то восторженно
напевая.
– Госпожа моя, – выговорил он, – поистине этот инструмент создает самые волшебные
эффекты. Качество его настройки и реакции почти невероятны при такой нежной конструкции. На
нем я, кажется, мог бы творить чудеса. Как вам понравилась моя композиция, госпожа?
– Это было твое сочинение? – ахнула Бейта. – Твое собственное?
К ее изумлению, узкое личико Маньифико стало красным вплоть до кончика могучего носа.
– О да, мое собственное, госпожа. Мулу оно не нравилось, но часто, часто я играл его для
собственного развлечения. Однажды, в юности, я видел дворец – гигантское, богато украшенное
здание. Я видел его издали, во время большого карнавала. Там были люди несказанной красоты и
величия, превосходившие все когда-либо виденное мною позднее, даже на службе у Мула. Я создал
лишь грубое подобие, ибо убогость моего разума не позволяет достигнуть большего. Я назвал это
сочинение 'Воспоминание о небесах'.
В ходе этой болтовни Мис наконец очнулся.
– Слушай-ка, Маньифико, хотел бы ты делать то же для других?
На секунду клоун опешил.
– Для других? – выговорил он дрожащим голосом.
– Для тысяч, – вскричал Мис, – в огромных залах Установления. Не хотел бы ты стать своим
собственным господином, всеми уважаемым, богатым и… и… – воображение подвело его. – И все
такое? А? Что скажешь?
– Но как я могу сделаться всем этим, могущественный господин, ибо я поистине всего лишь
бедный клоун, лишенный великих благ мира?
Психолог надул губы и провел по лбу тыльной стороной ладони.
– Но ты же умеешь играть, дружище. Мир станет твоим, если ты сыграешь так для мэра и его
Торговых Трестов. Ты бы не хотел этого?
Клоун бросил быстрый взгляд на Бейту.
– А она останется со мной?
Бейта рассмеялась.
– Конечно, глупенький. Разве я могу оставить тебя сейчас, когда ты вот-вот станешь богатым и
знаменитым?
– Все это будет вашим, – возразил он искренне, – и уж конечно, все богатства Галактики станут
вашими прежде, чем я смогу отплатить за вашу доброту ко мне.
– Но, – небрежно произнес Мис, – если бы ты сперва помог мне…
– А как?
Психолог остановился и улыбнулся.
– Маленькое поверхностное зондирование, которое не повредит. Оно коснется лишь оболочки
твоего сознания.
В глазах Маньифико вспыхнул смертельный страх.
– Нет, только не зонд. Я видел, как его применяют. Он высасывает разум и оставляет череп
пустым. Мул применял его к предателям и бросал их лишенными ума бродить по улицам, пока их не
убивали из милости, – он вытянул руку, отталкивая Миса.
