деле, представлялось не блестящим, но это ведь еще не повод, чтобы плакать. Да и Лили вроде бы была не из тех 'нежных созданий', которые по любому поводу'глазами писают' и норовят – чуть что – грохнуться в обморок.
– Э…
– Подожди! – Попросила она. – Роберт он… Они служили вместе с Давидом, и… Ну ты должен понимать. Его не просто испугать, и в панику впадать он не склонен. Но Роберт сказал, все очень плохо. Такое впечатление, что кто-то, обладающий невероятным влиянием и возможностями, обкладывает 'Холстейн Биотекнолоджис' со всех сторон. Я понимаю, это звучит невероятно, однако это правда. Роберт… – Она явно споткнулась сейчас на этом имени. – Он не стал бы врать, и сгущать краски не стал бы. Он… В общем, Роберт говорил с моим отцом, и отец перевел… Вадим, ты знаешь, что такое 'черный нал'?
– Какие-то неучтенные деньги?
– Ну это финансовое преступление, разумеется, – сказала Лили. – Деньги не учтены и, значит, не облагаются налогом. И проследить их нельзя. Такое делают везде. И у отца тоже есть. Вот он и перевел почти все, что у него было в Лихтенштейн. На мой номерной счет. 11 миллионов.
– Так, что в этом плохого? – Не понял Вадим.
– Размер перевода, – объяснила Лили. – Отец перевел туда все свои фонды. И это значит, что он не уверен, что ситуацию можно разрешить легальными средствами, и не знает, сможет ли он перевести деньги позже, – голос ее звучал ровно, но какие при этом обуревают женщину эмоции, догадаться было можно. – Этот план называется 'Черный день', и до сих пор он существовал только, как теоретическая и крайне маловероятная возможность. Роберт всех деталей плана не знал, он просто передал мне, что задействован план 'Черный день', и все. Но я-то знаю, что это означает. Отец боится, что концерн съедят, и он уже ничем не сможет мне помочь.
– Плохо дело, – согласился Реутов, закуривая и одновременно пытаясь понять, что это для них всех означает. – Ты из-за этого и расстроена?
– Да, – ответила Лили. – То есть нет. Это плохо, но не смертельно, к тому же Роберт сделал нам с Давидом доступ – под нашими теперешними именами – к еще одному счету, а это триста тысяч золотых гульденов Новой Голландии, и 'окно' пробил через Орду и Китай в Гонконг…
– Тогда…
– Утром позвонил… Впрочем, неважно. Позвонил доверенный человек отца. Роберт убит…
'Домой', в квартиру, снятую Лили и Давидом, возвращались молча. Все, что можно было друг другу сказать, было уже сказано, пока коротали время в кафе. Разумеется, Вадим постарался, как мог, успокоить Ли, но насколько хорошо это у него вышло, сказать было трудно. Лили взяла себя в руки, но она и до этого разговора не то, чтобы в истерике билась. Так что, иди, знай, о чем она теперь думала, но Вадиму новости 'оттуда' оптимизма не прибавили, хотя и в отчаяние не вогнали. Пожалуй, наоборот. Настроение настроением, но от всех этих бед, рушившихся на голову вот уже вторую неделю подряд, в душе Реутова возникло то давнее, много лет уже – с самой войны – не испытываемое чувство ожесточения, бешеного, 'бычьего' желания победить любой ценой.
'Всех урою!' – как говаривал в те времена комвзвод-2 Татаринцев. Где-то так.
Забрав в мастерской отпечатанные фотографии, сложенные в конверты из плотной серой бумаги, и пленки, они их даже просматривать сейчас не стали – не то было настроение – а сразу же пошли обратно. Тем более, что и обеспокоенный их отсутствием Давид успел позвонить.
– Ну? – спросил Казареев, когда Вадим и Лили вернулись в апартаменты. – Посмотрел?
– Нет, – покачал головой Реутов. – Домой торопились.
И он подмигнул выглянувшей из двери ванной комнаты Полине.
– Доброе утро, сударыня, как спалось, почивалось?
– Вашими заботами, сударь, – с бесстыжей улыбкой на пол-лица ответила Полина.
– Э… – Сказал Давид. – Ничего если я вам помешаю?
– Валяй, – разрешил Реутов.
– Давай, я тебе твоего папу покажу, что ли, – предложил Казареев. – Или желания нет?
– Да, пожалуй, что и нет, – пожал плечами Вадим. – Для меня мой папа это Боря, а этот… Впрочем, изволь. Давай посмотрим.
Они прошли в гостиную, и Реутов, вытряхнув фотографии из конверта, помеченного цифрой '1', повернулся к Лили. – Давай, Ли, показывая, где тут и что.
– Да вот он, – сказала Лили, подходя к столу и вытаскивая из кучи беспорядочно рассыпавшихся снимков один. – Булчан Хутуркинов собственной персоной.
Реутов взглянул на фотографию. Булчан Хутуркинов был запечатлен в полный рост. Он стоял в каком-то хорошо – со вкусом – обставленном помещении и сам выглядел под стать окружающей его обстановке. Стройный, широкоплечий, в дорогом, по-видимому, и хорошо сидящем на нем костюме-тройке, белой рубашке с галстуком, и с дымящейся сигарой в руке. Реутов, если верить зеркалу, на своего отца был совершенно не похож. Другие, хотя и привлекательные черты лица, другой разрез глаз… все другое.
– Хорош! – Сказал Вадим, чтобы что-нибудь сказать. Как ни странно, никаких особых чувств он при виде отца не испытал. Впрочем, не так. Кое что он почувствовал, но это оказалось совсем не то, что он ожидал. Это было какое-то совершенно необъяснимое ощущение дежавю. Возникало впечатление такое, что человека этого он знал, и знал, что совсем уже странно, очень хорошо, но потом забыл, а теперь, стало быть, пытается вспомнить.
'Бред какой-то'.
– Откуда это у вас? – С неподдельным удивлением спросила Полина, тоже подошедшая к столу.
– Ну я же вчера рассказывал, – ответил Давид. – Это фотография Булчана Хутуркинова, настоящего отца Ва…
– Но это же Зимин!
– Какой Зимин? – Опешил Вадим.
– Алексей Николаевич Зимин, – объяснила Полина. – Профессор Петровского университета, о котором рассказывали Давид и Ли. Ну! Он еще в тридцатом под поезд попал!
– Стоп! – Холодным каким-то голосом остановил ее Давид. – Где ты видела фотографию Зимина?
– Так мы вам еще рассказать не успели, – Полина выглядела совершенно растерянной. По-видимому, до нее наконец дошло, что происходит. – Мне Грач, ну, то есть 'ломщик' знакомый помог взломать сервер университета. Вадим был потом занят, а я материалы из университетского архива успела просмотреть…
– Ты уверена?
– Сам посмотри! – Полина метнулась в спальню, по-видимому, чтобы принести свой мобильный накопитель или весь терминал, но Вадим за ней не пошел. Он взял второй конверт и вытряхнул на стол снимки, сделанные им в рабочем кабинете Комаровского. Разумеется, переснять весь отчет Ширван-Заде нечего было и думать, да и Алексей бы ему этого не позволил. Но, когда Комаровский вышел в туалет, Реутов все-таки отснял несколько страниц текста и особенно страницы с личными данными на сотрудников 'шарашки'. Он их даже не рассматривал тогда, экономя время, и объем своей и без того загруженной памяти, но сейчас его вела не память, а интуиция.
'Эккерт сказал… Вот!'
Это было личное дело Петра Григорьевича Людова – научного руководителя института медико- биологических исследований.
'Твою мать!' – с крошечной, но вполне четкой фотографии, приклеенной в правом углу учетного листа, на него смотрел все тот же Булчан Хутуркинов.
Примечания
