Суворину А. С., 1 апреля 1897*
1962. А. С. СУВОРИНУ
1 апреля 1897 г. Москва.
Доктора определили верхушечный процесс в легких и предписали мне изменить образ жизни. Первое я понимаю, второе же непонятно, потому что почти невозможно. Велят жить непременно в деревне, но ведь постоянная жизнь в деревне предполагает постоянную возню с мужиками, с животными, стихиями всякою рода, и уберечься в деревне от хлопот и забот так же трудно, как в аду от ожогов. Но всё же буду стараться менять жизнь по мере возможности, и уже через Машу объявил, что прекращаю в деревне медицинскую практику. Это будет для меня и облегчением, и крупным лишением. Бросаю все уездные должности*, покупаю халат, буду греться на солнце и много есть. Велят мне есть раз шесть в день и возмущаются, находя, что я ем очень мало. Запрещено много говорить, плавать и проч., и проч.
Кроме легких, все мои органы найдены здоровыми, все органы; что у меня иногда по вечерам бывает импотенция, я скрыл от докторов.
До сих пор мне казалось, что я пил именно столько, сколько было не вредно; теперь же на поверку выходит, что я пил меньше того, чем имел право пить. Какая жалость!
Автора «Палаты № 6» из палаты № 16 перевели в № 14. Тут просторно, два окна, потапенковское освещение, три стола. Крови выходит немного. После того вечера, когда был Толстой (мы долго разговаривали)*, в 4 часа утра у меня опять шибко пошла кровь.
Мелихово здоровое место; оно как раз на водоразделе, стоит высоко, так что в нем никогда не бывает лихорадки и дифтерита. Решили общим советом, что я никуда не поеду и буду продолжать жить в Мелихове. Надо только покомфортабельнее устроить помещение. Когда надоест в Мелихове, то поеду в соседнюю усадьбу, которую я арендовал для братьев, на случай их приезда.
Ко мне то и дело ходят, приносят цветы, конфекты, съестное. Одним словом, блаженство.
Про спектакль в зале Павловой читал в «Петерб<ургской> газете»*. Передайте Насте, что если бы я был на спектакле, то непременно поднес бы ей корзину цветов. Анне Ивановне нижайший поклон и привет.
Я пишу уже не лежа, а сидя, но написав, тотчас же ложусь на одр свой.
Пишите, пожалуйста, умоляю.
Забавину Н. И., 2 апреля 1897*
1963. Н. И. ЗАБАВИНУ
2 апреля 1897 г. Москва.
Многоуважаемый Николай Иванович, на сих днях (до Пасхи) пришлют для Вашей квартиры камин. В случае, если вздумаете уехать надолго, поручите кому-нибудь в Ваше отсутствие получить накладную и товар, чтобы потом не пришлось платить много полежалого. При камине будут еще кое-какие вещи; это для собственной моей персоны. 29 рублей сдайте в Управу, когда будете в Серпухове; сдайте 25 р., а 4 р. оставьте на мелкие расходы. Спасибо Вам.
Письмо получил и позавидовал Вам безмерно. Мне запрещена тяга*. Запрещено всё интересное.
На обороте:
Семашко М. Р., 2 апреля 1897*
1964. М. Р. СЕМАШКО
2 апреля 1897 г. Москва.
Милый Семаша, если Вы всё еще хвораете, то побывайте у доктора, которого я для Вас нашел. Это самый настоящий и сделает всё, что нужно. Зовут его Викентий Антонович Свенцицкий, Ваш земляк. Принять он Вас может в любой день с 10 до 2 часов, в хирургической клинике проф. Боброва на Девичьем поле. Чем скорее пойдете к нему, тем лучше.
Кланяйтесь Свенцицкому.
На обороте:
Чехову Ал. П., 2 апреля 1897*
1965. Ал. П. ЧЕХОВУ
2 апреля 1897 г. Москва.
Девичье поле, клиники, 97 2/IV.
Дело вот в чем. С 1884 года начиная у меня почти каждую весну бывали кровохаркания*. В этом году, когда ты попрекнул меня благословением святейшего синода, меня огорчило твое неверие — и вследствие этого, в присутствии г. Суворина, у меня пошла кровь. Попал в клиники. Здесь определили у меня верхушечный процесс, т. е. признали за мной право, буде пожелаю, именоваться инвалидом. Температура нормальная, потов ночных нет, слабости нет, но снятся архимандриты, будущее представляется весьма неопределенным и, хотя процесс зашел еще не особенно далеко, необходимо все-таки, не откладывая, написать завещание, чтобы ты не захватил моего имущества. В среду на Страстной меня выпустят, поеду в Мелихово, а что дальше — там видно будет. Приказали много есть. Значит, не папаше и мамаше кушать нада, а мне. Дома о моей болезни ничего не знают, а потому не проговорись в письмах по свойственной тебе злобе.
В апрельской «Русской мысли» пойдет моя повесть, где описан (отчасти) пожар, бывший в Мелихове* по случаю твоего приезда в 1895 г.
Твоей жене и детям нижайший поклон и привет — от всего сердца, конечно.
Будь здрав.
