окружающей действительности: “Почему я должна здесь жить, терпеть все это?! Я не хочу! И не буду!”. И из этого возмущения, весьма возможно, возникнет бунт. Бунт этот, скорее всего, найдет свое материальное воплощение в том, что наша девушка соберет сумку и уедет. Куда? Конечно, в Москву. Если дело бунтом и ограничится, то по приезде в столицу она, по всей видимости, помыкавшись какое-то время, устроится на вещевом рынке продавцом в палатку, принадлежащую “лицу кавказской национальности”. Либо, что тоже не исключено, поступит в бригаду уличных жриц любви. Снимет дешевую комнату. Или квартиру на паях с другими такими же девушками. Если все пойдет нормально, то со временем выйдет замуж без особой любви за “не нового русского”. Нарожает ему детей. Лет через десять мы встретим ее, подурневшую и постаревшую, во дворе дома в спальном районе, ворчащую на то, что муж выпивает, что денег хватает только на еду, что на кухне не повернуться… Если же не сложится, то через какое-то время вернется домой, окончательно разочарованная и озлобленная. Или закончит свой путь в грязном наркоманском притоне… Теперь представим, что наша девушка пойдет в своем протесте несколько дальше и скажет себе что-то вроде: “Я сделаю все что угодно, но вырвусь из нищеты!”. В этом случае ее жизнь, скорее всего, сложится иначе. Стремление стяжать земное богатство или, по крайней мере, состояние, обеспечивающее определенный уровень материальных благ, — это уже не просто бунт. Это идея. Не Бог весть какая глубокая и оригинальная, но идея. Такая девушка не пойдет ни на рынок, ни на панель. Там недостаточно платят. Весьма вероятно, что ее можно будет разыскать в увеселительном заведении “для состоятельных господ”. Теоретически можно представить себе, что, проработав там какое-то время и постоянно откладывая деньги из очень немаленькой зарплаты, которую получают сотрудницы подобных учреждений, на банковский счет, она постепенно накопит сумму, достаточную для покупки квартиры и подержанной иномарки, и найдет какое-то иное занятие. Опять-таки теоретически нельзя исключить, что в веселое заведение заглянет молодой, красивый, богатый и неженатый. И мы станем свидетелями истории любви в лучших голливудских традициях. Но в реальности все обычно складывается иначе. Истории любви остаются уделом экранных героев. Необходимая же сумма упорно не скапливается — в сегодняшней Москве можно потратить любые деньги. Да и аппетит приходит во время еды… Если же и скапливается, то когда тебе за тридцать, тяжело менять привычное, пусть и порядком “доставшее” занятие на что-то другое и все начинать с нуля. Таким образом, “обеспеченная жизнь” оборачивается бесконечными бессонными ночами и треугольником: будуар — тренажерный зал — солярий. “Блага же земные” сводятся в основном к дорогому белью и косметике. Не Бог весть какой результат… Но возможен и третий вариант. Некоторые девушки из провинции не просто говорят: “Я уеду отсюда. Я вырвусь из нищеты!”. Они идут еще дальше и заявляют: “Я поеду в Москву и покорю ее!”. И если это не просто декларация, если это становится идеей, даже если хотите, идеей фикс, тогда держись все и вся! Потому что это идея, заслуживающая самого серьезного отношения. Потому что в ее основе, даже если наша героиня не отдает себе в том отчета, лежит идея могучая, глубоко коренящаяся в коллективном бессознательном человечества и проходящая красной нитью через всю его историю. Идея, наполнявшая ветром паруса колумбовой “Санта-Марии”, идея, толкавшая вперед, в неизведанное североамериканских пионеров и русских первопроходцев. Идея земли обетованной. Между прочим, согласно библейскому повествованию, евреи не просто пришли в землю обетованную и поселились в ней. Они именно завоевали, покорили ее, отчасти уничтожив, отчасти поработив или вытеснив жившие там до них народы (см., например, книгу Иисуса Навина). И подобно ветхозаветному Израилю, наша девушка, движимая идеей земли обетованной, приехав в Москву, начинает покорять, завоевывать ее. Не брезгуя при этом никакими средствами, расталкивая и вытесняя конкурентов, где локтями, где бедрами, где иными частями тела. И очень часто достигает желаемого. Назовите мне среди нынешних кумиров толпы, среди тех, покорил Москву, а вместе с ней и всю Россию, хоть одного коренного москвича. Я, например, затрудняюсь это сделать. Думаю, вы тоже. В подавляющем большинстве они приехали из глубинки искать земли обетованной и покорять ее. Прямо скажу: стать “звездой” современной российской “масс-культуры” или политики — не тот жизненный результат, которого я бы пожелал для своей дочери. И тем не менее, последняя из наших трех девушек — безусловно, победительница в жизни по сравнению со своими землячками. Вот она, сила идеи! Не случайно, говоря о всемогуществе идеи, Э. Фромм писал: “Она открывает людям глаза. Она вырывает их из глубокой спячки. Она заставляет людей активно мыслить и чувствовать, заставляет увидеть то, что прежде было недоступно взгляду. Идея обладает способностью пробуждать все то, для чего она предназначена, так как она апеллирует к разуму человека и к другим проявлениям свойств человека… Когда идея проникла в самое нутро человека, она становится мощнейшим оружием, поскольку идея пробуждает в нем жажду борьбы, удесятеряет его энергию и указывает ему нужное направление приложения своих сил”14. Об одной вечной идее и ее главном символе Продолжим разговор об идеях вечных, бессмертных, о которых я вскользь уже упомянул. Все, что я скажу, ни в коем случае не является апологией христианства. Таких апологий существует достаточно. Тем, кто идентифицирует себя с христианством, еще одна ни к чему. Тех, кого не убедили все предыдущие, вряд ли убедит очередная. Поэтому я совершенно сознательно хочу взглянуть на христианство на символическом уровне. С самой поверхностной, сугубо мирской и, если угодно, прагматической точки зрения. Не касаясь ни смысла таинств, ни глубин мистического и догматического богословия, ни величия и драматизма христианской истории. В контексте нашего разговора я хочу показать лишь некоторые основания, которые дает христианство для мирской жизни, и то, как влияют присутствующие в нем вечные идеи и символы на судьбу человека. Начну с самого начала. Начало христианской жизни есть обряд крещения. Это не только омовение от первородного греха и грехов, совершенных человеком в жизни до момента свершения таинства. Это принятие креста. Не только в метафизическом, но и в буквальном смысле. На крещенного одевают крестик. Крест, воздвигнутый на Голгофе, возвестил миру о победе над смертью. Крест был и есть центр, главный символ, квинтэссенция христианства на протяжении всей его истории. Две тысячи лет назад Господь обратился с призывом к каждому представителю рода человеческого:”Возьми крест свой и следуй за мною!”14. Сознание, усматривающее в этом призыве лишь некое бремя и самоограничение и потому отвергающее его, очень поверхностно, архаично и атавистично. Берусь это утверждать. И дело тут не только в заповедании Христа: “Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; Ибо иго Мое благо и бремя Мое легко”15. Человек, отвергающий крест как символ страдания, жизненных неудобств и невзгод, уподобляется древним римлянам и представителям других давно исчезнувших народов, видевших в кресте орудие позорной казни. Сознание такого человека по тем или иным причинам вытесняет тот факт, что Воскресение превратило крест в орудие победы, надежды, спасения. Крест обращен в мир, открыт миру, в отличие от замкнутой на самой себе окружности, ставшей символом многих других религий, философских и мистических учений. “Забавно, что многие наши современники (и наши тоже — В.И.) — и скептики, и мистики — объявили своим гербом некий восточный символ, знак дурной бесконечности. Они представляют себе вечность в виде змеи, кусающей свой хвост. Убийственная насмешка видится мне в столь нелепой трапезе. Вечность фаталистов, восточных пессимистов, вечность суеверных теософов. Вечность высоколобых ученых — эта вечность вправду подобна змее, пожирающей свой хвост; выродившееся животное уничтожает себя самое”16. Принимая крест, человек получает возможность смотреть на мир по-детски широко открытыми глазами, подобными глазам святых на православных иконах. Принимать мир таким, каков он есть, во всей его полноте, а не через бесконечное самокопание и личный опыт, который всегда остается замкнутым и ограниченным, сколь бы обширен он ни был. Видеть подлинную ткань, сущность бытия. Видеть не только и даже не столько внутри себя, но и вовне, в окружающем мироздании источник жизненной силы и надежды. “Христианство возвестило со всей яростью, что надо глядеть не внутрь, а наружу — надо принять с удивлением и любовью общество и опеку Бога”17. Человек, принявший столь избранное и вечное общество, по определению не может страдать от экзистенциального одиночества, ставшего, как хорошо известно всем моим коллегам, источником столь
