— О! Мсье! Зачем же заниматься самоуничижением? Ваше пиво великолепно. Но я ищу прежде всего не пиво, а самое первое «бистро» Парижа, — возразил Якушев, которому уже не хватало слов для беседы на французском языке, и прибавил отрывисто: — Первое «бистро» — это Наполеон… Кутузов… атаман Платов… русские казаки… понимаете?
— О-ля-ля! — вскричал бармен. — Бистро «Русский казак».
С этими словами он вывел посетителя на улицу и, показав на вершину холма, стал бойко пояснять, по нескольку раз повторяя наиболее важное. Из всей его пространной речи Якушев уяснил, что надо подняться наверх, миновать площадь, на которой парижские художники торгуют своими картинами, и потом свернуть влево.
Площадь эта давно уже стала обителью художников как известных, заглядывающих сюда не столь часто, так и тех, о ком говорят: «без роду и племени». Несмотря на ранний час, она кишела людьми. Веселая разноголосица обрушилась на Вениамина. Якушева, и он стал с интересом наблюдать за происходящим.
На Монмартре художники занимались не только сбытом своих произведений, споря с покупателями или заказчиками портретов, на которых живописцы увековечили их тут же за сто пятьдесят — двести франков, порою ведя ожесточенные торги. Сюда приходили и подлинные мастера в своей извечной надежде разыскать молодые дарования, обнадежить их и окрылить.
Якушев вспомнил, что когда-то давно кто-то ему говорил, будто бы на этой площади собираются только нищие, потерявшие цель в жизни художники, безработные. И самые неудачливые из них прямо с этого холма бросаются в Сену головой вниз. Он усмехнулся, подумав о том, что с холма Монмартр при всем желании головой вниз в Сену не бросишься: Сена отсюда далеко. К нему подошла девушка лет двадцати двух в черном шерстяном платье с длинными рукавами, слегка измазанными краской. Пышущее здоровьем привлекательное лицо с веселыми серыми глазами, улыбка ненакрашенных губ.
— Я вам отлично сделаю портрет углем. Сто девяносто франков. Посмотрите, у меня какие портреты получаются.
Девушка явно не была похожа на тех особ, которые замыслили бросаться головой вниз в Сену. При этой мысли Якушев рассмеялся.
— О! Зачем так, — оскорбилась девушка, — не надо смеяться, я профессионалка.
Якушев вздохнул, подумав о том, что всех денег, выделенных на его короткое пребывание в столице Франции, едва-едва хватит на такой портрет, и поспешил ретироваться.
И все-таки замерло сердце, нарушилось дыхание, когда увидел он желто-коричневый фасад с мемориальной, поблекшей от времени дощечкой. Среди своих соседей домик этот был старенький и незатейливый. Два этажа и мансарда. Несколько столиков на улице для любителей пить пиво под открытым небом. Якушев приблизился и прочел: «Монмартр. Ресторан „Мамаша Катрин“. Обеды под музыку. Террасы на площади. Театр и сад».
И ниже — те строки, ради которых приехал он сюда. Строки, сразу заполнившие все его сердце: «30 марта 1814 года казаки впервые употребили здесь свое знаменитое „быстро“, и на этом месте возник достойный предок наших „бистро“».
Стоя у входа в самое первое парижское «бистро», Вениамин Якушев думал о том, как его прадед Андрей Якушев в предпоследний день марта 1814 года ворвался сюда со своими однополчанами почти на рассвете, хорошо понимая, что это один из самых последних дней войны с бонапартовским отборным войском, войны победной и уже по-настоящему завершенной. Зима в тот год была достаточно суровой, вьюжливый снег срывался с неба даже в самые последние дни марта. Вероятно, Андрей Якушев со своими однополчанами изрядно перед этим намерзся и наголодался, занимая этот холм. Может быть, они даже стучали прикладами ружей и задубленными от ветра и метели кулаками в эту дверь, рядом с которой прибита теперь к стене мемориальная доска, когда растерявшийся хозяин кабачка, еще сонный и плохо осмысливающий действительность, дрожал при виде русских казаков, о которых рассказывали были и небылицы. А они хриплыми голосами требовали вина и водки, чтобы обогреться после долгого и трудного победного марша, и приговаривали при этом повелительно:
— Быстро, быстро!
Жаркое вино растекалось по жилам, грея тело и душу, делая более оживленной и быстрой речь.
— Слышь, Андрей! — кричал Якушеву кто-то из казаков, — а за своего деда Аникина ты осушил бокал аль не? Помянем его, героя!..
Отходчиво русское сердце. После первого стакана казаки становились добрее, глаза их наполнялись мягким светом. После второго речь текла быстрее и громче, после третьего они, уже всхлипывая, поминали всех тех, кто не дошел до Парижа и в смутной тоске по родине пал на заснеженных полях Восточной Пруссии или Литвы и Польши, в сражениях с Наполеоном. А после четвертого некоторые даже рыдали при упоминании имен и фамилий тех, кому не суждено было увидеть ни Монмартра, ни Булонского леса, ни Елисейских полей.
— Эх, а какой у нас был командир майор Денисов, царство ему небесное…
— А мой Лука Андреевич Аникин заместо отца родного нам с Любашей был…
— А Дениска Чеботарев, отваги полный казак, что ни перед богом, ни перед чертом во фрунт никогда не становился!..
Пятый стакан хозяин, убедившийся, что незваные ночные пришельцы не собираются чинить никакого зла, пил уже с ними вместе, а осушив, кричал своей напуганной жене:
— Побыстрей поворачивайся, старая, кати новый бочонок!
И, подражая казакам, выкрикивал:
— Не видишь, у ребят глотки пересохли! Бистро, бистро, старая! Бог с ним, с Наполеоном. Он, конечно, великий человек, но ты посмотри, какие это прекрасные парни с русского Дона.
И, разгадав смысл этих слов, бия себя в грудь кулаком, простуженным голосом перебивал его Андрей Якушев:
— Ты хороший детина, Пьер, да только пойми: разве бы мы притащились сюда с тихого Дона? Нам и там не скучно жилось. И твой Наполеон пусть бы жил да поживал. Нам тьфу на него, и только! Но ведь он же нашу Москву сжег, злыдень… Вот мы и оседлали коней, взялись за сабли да пушчонки — и сюда. И дошли, как видишь! И получилось это потому, что донскому казаку, как наш батюшка Матвей Иваныч Платов сказывает, и окиян но колено, и сам черт не страшен. А ты, Пьер, не боись. Мы не башибузуки какие, чтобы мирное население обижать. Да нам бы за такое дело Матвей Иваныч Платов такую ижицу прописал!.. А теперь распорядись еще по одному стаканчику, любезный, а то мои казаки уже отходить ко сну начинают.
И снова кричал в темную спальню хозяин:
— Веселее, старая. Бистро, бистро!
С тех пор и укоренилось это словечко. И десятки небольших кабачков в разных концах Парижа, в основном на его окраинных улицах, по которым редко когда проезжала карета аристократа, были переименованы в «бистро». А на первом из них появилась вывеска с объяснением этого названия.
…Якушев стоит на самой вершине Монмартра, откуда хорошо обозревается далеко-далеко простирающийся Париж. В мареве теплого и ясного летнего дня, в отблесках солнца взору предстают многоэтажные дома-великаны самой новейшей постройки, проспекты и площади, заводские трубы, исторгающие дым. Где-то далеко от храма, когда-то построенного на Монмартре, синяя черта земли смыкается с такой же синей чертой неба. Вениамин Александрович смотрит на эту загадочную, чуть колеблющуюся зыбкую черту, и ему кажется, что именно оттуда входили в Париж полки донского атамана Платова в предпоследний день марта 1814 года, и как дыбились под всадниками донские кони после трудного последнего перехода. И ему будто бы даже слышится в шуме большого города звон копыт белого скакуна, так похожего на Зяблика, на котором въехал в столицу наполеоновской Франции его знаменитый дед, беглый холоп Андрей Якушев.
После гибели брата осторожный Александр Сергеевич запретил своим сыновьям несколько дней выходить на улицу и рассказывать что-либо о нем посторонним. Тому было несколько причин. Прежде всего, он боялся мести со стороны затаившихся и еще не полностью выловленных в Новочеркасске белобандитов. Во-вторых, и ему, и Надежде Яковлевне было бы очень тяжело отвечать на бесчисленные расспросы соседей по кварталу.
