Витюня кивнул, соглашаясь.
– Для меня не составляет тайны ваше прошлое. И меня прислали к вам именно как к императору Павлу Первому.
Его глаза стали совсем круглыми.
– Только никому – ли звука!
– Я – могила! – горячим шепотом доложил Виктор.
Из кухни вышла тетя Вера. Я поднялся из-за стола, и Виктор тоже вскочил, едва не опрокинув при этом стул.
– Еще встретимся, – пообещал я. – Когда придет время.
И выразительно посмотрел на Виктора. Он ответил мне многозначительным и преданным взглядом.
Мы распрощались. Я вышел из дома на улицу. С ближайшего телефона-автомата я позвонил Светлане.
– Стопроцентное попадание! Изумительный экземпляр, – выпалил я, едва она сняла трубку.
– Ты о чем? – не поняла она.
– Я нашел человека, который будет сниматься в нашем сюжете! Удивительный тип! Уникум!
Глава 44
Светлана была первым человеком, кого я посвятил в свои планы. Набросал вкратце сценарий и дал ей почитать. Мы сидели в летнем кафе. Здесь было не шумно и не душно. От раскаленных солнцем камней большого города нас укрывала зелень близких деревьев. Светлана вчитывалась в мои каракули, мило морщась, и я до поры не мог определить, как она ко всему этому относится. Прочла, подняла на меня глаза и – ничего не говорила.
– Плохо? – осведомился я.
– Нет. Но неподъемно.
– Почему?
– Мы таких масштабных постановок ни разу еще не делали. А здесь предполагаются такие интерьеры и такой реквизит, что никаких денег не хватит.
– Ну почему же! – вскинулся я. – Весь реквизит возьмем на «Мосфильме», это обойдется недорого. Интерьер можем выстроить там же, в павильоне.
– Денег все равно не хватит.
– Пусть заплатят!
– Кто?
– Алекперов! Кто же еще? Я уже все продумал!
Я так разволновался, что на нас уже стали обращать внимание, но Светлана не делала ни малейшей попытки меня остановить.
– Ты пойми – это наша последняя программа! Как итог! Как прощание со зрителями! И она должна быть лучшей. Вот и пусть она стоит дороже. Надо все объяснить Алекперову. Он должен дать денег столько, сколько потребуется для работы. Это вопрос чести – и для него в том числе тоже!
Тут я осекся. Я говорил об Алекперове и о чести, но они не стыковались, поскольку Алекперов был каким-то образом причастен к гибели Самсонова. Мартынов, правда, советовал мне не торопиться с выводами. Как раз накануне я смог наконец переговорить с ним по телефону, и то, что он говорил, мне откровенно не понравилось.
– Как же так? – спросил я его. – Я думал, что с Алекперовым уже все ясно…
– Что ясно? – бесцветным голосом уточнил Мартынов.
– Вы же его подловили на противоречиях! Он ведь уже поплыл!
– Поплыл, да выплыл, – ответил Мартынов.
– Вы видели, что он чушь несет!
– Чушь – это еще не повод предъявлять обвинение.
– Конечно! – мстительно сказал я. – Уж лучше на Загорского навешать собак, так оно безопаснее! С Алекперовым еще неизвестно, как повернется, а Загорский – вот он, и никто за него не заступится, можно впаять ему срок…
– И впаяем! – с необыкновенным спокойствием сообщил Мартынов.
– За что?! – задохнулся я от охватившего меня негодования. – Ведь уже понятно, что вряд ли он убивал!
– А мы его не за убийство к ответственности привлекаем, Евгений. Он проходит по делу о контрабанде.
– Да это только повод для вас!
– Ну что ты! – мягко ответил Мартынов. – У нас данные экспертизы, показания свидетелей и куча прочих материалов, которые позволяют мне надеяться, что это дело будет доведено до суда.
– А по Алекперову, значит, ничего нет? – зло спросил я.
– Ну почему же нет? Работаем.
И вот после этой фразы я понял, что на истории с Алекперовым вовсе не поставлен крест. По крайней мере, Мартыновым. Он не отказался от своей версии, просто есть что-то, что помешало ему дожать своего подопечного. И Алекперов, который каждое утро как ни в чем не бывало приезжает на работу, не может чувствовать себя совершенно спокойным, хотя внешне он как раз – само спокойствие и респектабельность.
– Так вот – о деньгах, – сказал я Светлане. – И об Алекперове. Мы ему объясним, что это будет за программа – последняя, прощальная. И мы ее снимем такой, какой задумали, не заглядывая в смету. Если алекперовский канал не даст нам денег, мы обратимся за помощью к какому-нибудь другому. И в результате будет большой скандал. Представляешь, если последний выпуск нашей программы пройдет по другому каналу? А тут еще темная история с алекперовской возней вокруг прав на программу. Это будет катастрофой для него.
– Думаешь, мы сможем донести до него эту мысль?
– Ее и доносить не надо, – усмехнулся я. – Он и сам человек не глупый, все поймет без лишних пояснений. Ну хочешь, я с ним поговорю.
Я рвался упасть на амбразуру. Только так можно было расценивать мою готовность встретиться с Алекперовым лицом к лицу после нашей с ним встречи в мартыновском кабинете. Там Алекперов был растерян, подавлен и смят и имел крайне непрезентабельный вид. После того как подчиненный видит шефа в таком состоянии, на карьере нижестоящего можно ставить беспощадный жирный крест. Стремящиеся казаться сильными умеют мстить окружающим за собственную слабость. Но я был готов. Последний выпуск программы – вот и все, чего я желал в своей московской эпопее. Всего-навсего подходит к концу командировка. И никакой трагедии для меня в испортившихся отношениях с Алекперовым нет.
– Ну, допустим, – сказала Светлана. – Но как ты его думаешь усыплять? – Она придвинула к себе сценарий. – Сильнодействующим снотворным?
С сомнением покачала головой.
– Гипноз! – сказал я. – Только гипноз! Чтобы переход от сна к действительности происходил в несколько мгновений, иначе мы проиграем в динамике.
Светлана посмотрела на меня, пытаясь оценить жизнеспособность моего плана. По ее глазам я видел, что она понемногу созревает.
– Только так! – сказал я. – С выдумкой и масштабно! Мы не можем опозориться, не имеем права.
Опозориться не перед «телезрителями, а перед Самсоновым – я это имел в виду. Светлана, кажется, поняла и согласно кивнула.
На следующий день я встретился с Алекперовым. Он принял меня по звонку, не откладывая встречу на неопределенное «на днях». Если честно, меня это несколько озадачило, потому что я имел основания считать, что у него нет ни малейшего желания встречаться со мной. Он все же встретился и был так же невозмутим и ровен, как всегда прежде. Как будто не было того допроса и моего внезапного появления в самый неподходящий для Алекперова момент. Его невозмутимость, скорее всего, была лишь маской, за которой он скрывал свои истинные чувства.
Он выслушал меня внимательно, ни разу не перебив ни единым словом, ни даже жестом. И только когда я закончил говорить, он задал один-единственный вопрос:
