подготовить, чтобы взлет не был столь пугающе стремителен.
Совершив краткую экскурсию, мы оказались перед диковинным креслом, стоящим в центре павильона.
– Нам пришлось догонять американцев, не считаясь ни с какими жертвами, – доложил я.
Виктор обеспокоенно взглянул на меня.
– Речь не идет о человеческих жизнях, – успокоил я его. – Имеются в виду огромные материальные затраты. Страна была вынуждена тратить огромные средства, потому что «временной коридор» – это гораздо более сильное оружие, чем все атомные бомбы, вместе взятые, и мы не могли допустить первенства американцев. Ведь тот, кто сможет вторгнуться в прошлое, будет лидером в двадцать первом веке, потому что иногда достаточно лишь немножко подправить историю, всего чуть-чуть, и вся последующая жизнь изменится.
Я не знал, какие мысли овладели моим собеседником, но, судя по его виду, он испытывал немалое потрясение.
– Американцы проиграли эту гонку, – продолжал я. – Потому что пошли по заведомо неверному пути. Они не знали, что невозможно переправить в прошлое первого попавшегося человека. Переправлять надо того, кто существовал в той, прежней жизни, кто физически там существовал, со своей судьбой, характером, именем, наконец. Мы же, благодаря трудам академика Агафонова, сразу нацелились на поиск подходящих кандидатур. И в конце концов нашли такого человека. Это вы, Ваше величество.
Мой собеседник, до того будто придавленный массой обрушившейся на него информации, распрямил плечи. Ему бы ленту да треуголку – вылитый Павел.
– Как вам жилось? – осведомился я и повел рукой по сторонам, как будто предлагая выйти за эти стены в окружающую нас жизнь.
– Нелегко, – признался Виктор. – Даже тяжело. Но я знал, что это – не мое. Я догадывался. У меня другая судьба. И я ждал, что час пробьет.
Я кивнул, давая понять, что вот пришло его время.
– Сейчас вы войдете во «временной коридор». Дорога не займет много времени. Впереди вас ждут трон и императорские заботы.
Он поджал губы, выражая свою готовность к возложению на него тяжкого бремени царских забот.
– Сюда! – указал я на кресло. – Прошу!
Он немного побледнел, но выполнил мгновенно мою просьбу.
– Там, в прошлом, я буду с вами, – подбодрил его я. – Я ваш адъютант.
– То-то я вижу – мне ваше лицо знакомо, – признал меня Виктор.
Я не стал его разубеждать: конечно, мое лицо было ему знакомо по последним выпускам нашей программы.
Вновь появился человек, несколько минут назад встречавший нас у входа. Виктор уже полулежал в кресле.
– Готовы? – спросил я его.
– Минуточку! – всполошился он, обводя взглядом павильон и всех, кто в нем находился, как будто хотел унести с собой в прошлое частицу этой жизни.
Но нет, эта жизнь все-таки не очень ему нравилась. Он улыбнулся – улыбка была печальной – и с чувством сказал:
– Как хорошо, когда оно вот так вот!
Наверное, хотел сказать, что рад возможности распрощаться с этой жизнью, которая была ему совсем не по нутру, и окунуться в другую, где ему, по смутным воспоминаниям, было много лучше.
– Пора! – поторопил я.
Он кивнул. К нему подступился наш гипнотизер. Через несколько минут все было готово. Виктор лежал в кресле, закрыв глаза, и размеренно дышал, так что был похож на спящего.
– Проблем не будет? – обеспокоился я.
Гипнотизер покачал головой.
– Он сейчас что-нибудь слышит?
– Он слышит все. Но все забудет, когда очнется по моей команде.
В павильоне уже появились люди, до сих пор скрывавшиеся от глаз нашего героя. Ко мне подошла Светлана.
– Ну как? – осведомился я.
– Звук нормальный.
– Я не о том, – засмеялся я.
И она, поняв, тоже засмеялась.
– Все в порядке, Женя.
Взъерошила мне волосы.
– Но еще посмотрим, каким он будет императором.
– Хорошим. Я в него верю.
Кресло с Виктором уже катили в соседний павильон, где был воссоздан интерьер императорской спальни. Там его уложили в кровать, предварительно переодев в ночную рубашку. Гипнотизер ходил по павильону, нервно похрустывая пальцами, и торопил.
– Не надо затягивать! Пора его возвращать!
Я быстро переоделся в костюм гвардейского офицера. «Спальню» уже покинули все посторонние. Оставались: император Павел, я – его адъютант и гипнотизер. Очень скоро Павел начал пробуждаться. Гипнотизер ушел. Мы остались вдвоем.
Павел Первый открыл глаза и увидел нависший над ним балдахин. Некоторое время он лежал неподвижно, пытаясь понять, где он находится. Наконец повернул голову и увидел меня. Я щелкнул каблуками. Звякнули шпоры.
– С пробуждением, ваше величество! – елейным голосом произнес я.
Император смотрел на меня с сомнением и подозрительностью.
– Прикажете одеваться? – спросил я.
Павел только сейчас заметил, что на нем ночная рубашка. Я щелкнул пальцами. Опочивальня тотчас наполнилась людьми в расшитых камзолах. С буклей их париков сыпалась взаправдашняя пудра. Они принялись облачать императора в панталоны и мундир, а я между тем, не давая Павлу времени на размышления, уже вводил его в курс государевых дел.
– Посол гешпанский и посол аглицкий просят аудиенции у вашего величества.
Я отвлекся от содержимого сафьяновой папочки и выразительно посмотрел на своего императора.
– Не сегодня, – после некоторого раздумья ответил Павел.
Я видел, что он еще не сориентировался и вряд ли понимает, что происходит вокруг него.
– Несколько указов, ваше величество, ожидают вашей подписи. Указ о беглых крестьянах. Указ о Синоде. Указ о смешении астраханского губернатора.
Я протянул императору папку с указами. Он всмотрелся в аккуратную вязь непонятных для него слов, и что-то в нем, как мне показалось, дрогнуло.
Начал верить, что все происходящее – не сон. А я уже протягивал ему гусиное перо – для подписи. Слуги мешали, и он отстранил их осторожным, совсем не царским, жестом.
– Где подписать? – спросил он у меня.
Подпись поставил там, где я указал. Вывел нетвердой рукой: «Павел». Подумал и добавил: «Первый». Чтоб историки не запутались, наверное. Один указ. Другой. Третий. Когда он поставил последнюю подпись, я быстро выхватил папку у него из-под руки.
– Еще графа Кружилина прошение, – доложил я. – Из Шлиссельбургской крепости пишет, просит ваше величество о снисхождении.
– А что там такое с этим… как его…
– С Кружилиным, ваше величество. К повешению приговорен.
У нашего Павла округлились глаза.
– За что? – спросил он, подумав.
– За казнокрадство, ваше величество.
