– В книге есть своя мораль, – продолжает он. – Если физическое удовольствие желаемая цель, лучше когда на первый план выступают чувства – любовь, страсть и уважение, хорошо, если люди вступают в брак и избегают порока.
– Был ли XVIII век эпохой грубой и жестокой?
– Да, хотя нравы смягчались, а манеры улучшались. Разврат времен Реставрации, которому предавались, скажем, члены 'Адского клуба', отходил на задний план. В воздухе чувствовался ветер перемен.
– Это касалось и языка, и манер?
– Да, Фанни Хилл даже в спальне ведет себя воспитанно.
– Но одновременно сохранялась и грубость в поведении людей?
– Несомненно, ваша часть.
– Прожила бы книга больше 200 лет, не обладай она теми достоинствами, о которых вы говорили?
– Уверен, она быстро 'умерла бы естественной смертью'.
Хайд рассказал суду, что было несколько ранних изданий романа, в том числе иллюстрированных, причем зачастую текст страдал из-за порнографических картинок, особенно в изданиях девятнадцатого века.
Возрастом совершеннолетия, по мнению Хайда, в XVIII веке, были 14 лет. Героине 'Клариссы' Ричардсона – пятнадцать, а Лолите Набокова всего двенадцать лет. Хайд заявил, что отнес бы 'Фанни Хилл' скорее к жанру плутовского романа, как и многие произведения Генри Филдинга.
Профессор Хайд процитировал отрывок из романа, в котором содержалось типичное, по его мнению, описание повесы тех времен: 'Представьте себе человека, которому далеко за шестьдесят, низенького и тщедушного, с кожей бледной, как у мертвеца, и огромными выпученными глазами, он таращился так, словно его душили. Зубы, а вернее будет сказать – клыки делали его рот огромным, и несло из него, как из ночного сосуда. Что-то крайне неприятное таилось в его ухмылке, превращавшей его в совершенное страшилище, если не в чудовище, опасное для женщин и детей. И эдакое вот создание, эта карикатура на человека, этот монстр был настолько слеп в отношении собственной внешности, что считал, будто рожден дарить наслаждение женщинам и ни одна не устоит перед его чарами. Он тратил немалые деньги на несчастных, которые были способны притвориться влюбленными в него, с теми же, кому не хватало искусства скрывать отвращение, он вел себя бесцеремонно и даже грубо. Скорее бессилие, чем естественное желание, заставляло его искать возбуждения в разнообразии. Всяческими извращенными способами пытался он подняться на вершины блаженства, однако чаще всего обнаруживал, что препятствием ему служит нехватка сил, необходимых для подъема. В этих случаях на него находил приступ ярости, которой он давал волю, вымещая на ни в чем не повинных объектах разочарование за недолговечность желания'.
Следующим Хайд зачитал эпизод, в котором Фанни овладевает юный моряк. Весьма реалистично описано поведение здорового мужчины, жаждущего сексуального удовлетворения: '…Моряк решил, что я послана ему в награду, а потому, нимало не церемонясь, обхватил меня за шею и поцеловал так крепко, что дух от удовольствия перехватило… Короче, повиновалась я в тот момент отнюдь не голове своей, а воле воинственного морского волка, который обхватил меня с фамильярностью, будто мы с ним всю жизнь знакомы, и доставил в ближайшую подходящую таверну, где нас провели в крохотную комнатушку.
Здесь, не дожидаясь даже, пока половой принесет заказанное вино, моряк сразу взял меня на абордаж: мигом распахнул платье возле шеи и завладел грудями, с которыми он управился с той точностью сладострастия, что в подобных обстоятельствах делает всякие предварительные церемонии куда более утомительными, чем приятными. Однако, устремившись к заветной цели, мы обнаружили, что для этого нет никаких удобств: всю обстановку комнатушки составляли два-три колченогих стула да шатающийся рассохшийся стол'.
Отрывок заканчивался следующей фразой: 'Пфу!
В шторм любая гавань годится!' – Очень интересная фраза, – сказал профессор, – думаю, в таком контексте ее произносили впервые.
– На ваш взгляд, это литература? – Таков был заключительный вопрос Дю Канна.
– Да – прозвучал ответ, – это совсем не то, что в Америке называют 'жесткой' порнографией.
Гриффит-Джоунз спросил мнение свидетеля о любовных сценах. Не кажутся ли вам все эти описания беспорядочными?
– Нет, ваша честь, – не согласился свидетель. – Жизнь проституток и бордели XVIII века описаны чрезвычайно точно. На мой взгляд, книга должна быть доступна обычному читателю.
– Вы считаете, что обычный покупатель, купивший книгу в 'Волшебном магазине', хоть скольконибудь заинтересуется этой стороной повествования?
– Не понимаю, почему бы и нет.
Следующий свидетель, Карл Миллер, был литературным редактором из 'Нью Стейтсмен'. Он согласился с утверждением, что 'Фанни Хилл' – эротический роман, и заявил, что вряд ли кто-то станет это оспаривать. По его мнению, книга обладала литературными достоинствами. 'Не вершина беллетристики, конечно, не сравнится с лучшими романами Диккенса или Генри Джеймса, но ничуть не хуже, чем 'Молль Флендерс' Дефо или 'Роб Рой' Вальтера Скотта. Вполне здравая и откровенная книга, местами столь изящная, что делает автору честь. Стиль разнообразный, временами напоминает Дефо, фантазия и воображение автора оживляют повествование.
Хатчинсон спросил Миллера, применим ли термин 'поэтический' к роману 'Фанни Хилл', и тот ответил утвердительно:
– Думаю, это хороший образчик 'плутовской' беллетристики.
Миллер сказал, что, несмотря на описание борделей и жизни 'подонков' общества, книга вполне здравая и разумная. Конечно, слишком откровенные сексуальные сцены могут быть сочтены излишне откровенными, но не все с этим согласятся.
В романе 'Фанни Хилл' есть сцена порки, упоминаются лесбиянки и гомосексуалисты. Но все то же самое описывается во многих других более чем низкопробных книжках, по сравнению с которыми 'Фанни Хилл' – просто шедевр.
– Современные писатели чаще описывают подобное в своих произведениях?
– Безусловно.
– Во многих ли книгах, свободно продающихся в наших магазинах, описывается жестокий, даже яростный секс?
– Да более того: многие уделяют основное внимание не самому сексу, но именно жестокости и другим проявлениям садизма как неизбежным его составляющим.
– Когда вы закончили читать книгу и отложили ее, испытывали вы отвращение или удовольствие? – спросил Хатчинсон.
– Удовольствие, – ответил Миллер. 1 февраля, третий день Следующим свидетелем защиты стала мисс Маргарита Ласки, романистка. Она сказала, что прочла книгу год назад, собираясь писать статью о ней.
– По аналогии с другими эротическими книгами, я предполагала, что испытаю отвращение, – заявила она. – Но, к моему удивлению, закончив, поняла, что мне понравилась веселая книга.
– Вам приходится читать много романов? – спросил Хатчинсон.
– Конечно, в том числе для собственного удовольствия. Не могу жить без книг.
– В том числе и эротических?
– Такое чтение связано с моей работой – теперь, когда я вышла из подросткового возраста.
– Вы могли бы рекомендовать другим людям эту книгу?
– Да, иначе я бы не включила ее в свой обзор.
– Согласны ли вы с мнением, что роман обладает литературными достоинствами?
– Да.
Мисс Ласки добавила, что книга интересна как свидетельство эпохи, написана хорошим языком, часто 'очень сочным'.
Хатчинсон спросил, как, по ее мнению, сексуальные эпизоды этой книги выглядят по сравнению с
