мелкими водоворотиками, и вот они запенились, взбесились, слились — огромной воронкой разверзлось перед Малаховым и будущее, и настоящее.
Маша еще что-то говорила, гладила его волосы, нервничала, а он сидел, горбился и молчал.
Она ушла.
Тихо, дремотно было в маленькой комнатке. Звуки с улицы доходили сюда словно сквозь воду. Капал воск со свечки перед маленькой иконкой, и тошнотно, сладко пахло малиновым вареньем и перестоявшимся квасом.
27
Сегодня — бенефис О. Т. Мирской-Горевой в «Генеральше Матрене», в 4 д. Крылова.
Завтра — последняя гастроль Московского театра Советской действительности.
Репертуар, пользующийся в Москве колоссальным успехом.
В губсуде началось дело местной организации винтреста по обвинению в расхищении тысячи восьмисот ведер спирта.
Оркестр заиграл «Кирпичики».
Девушка вплыла в проем двери, повела головой — сверкнули серьги, — лениво и свободно, не уклоняясь от праздных глаз, пошла к столику в углу зала. На ходу махнула рукой оркестру, подмигнула — музыка грохотнула неистово… Тугое платье, синее с искрой, полные плечи, лицо со смуглинкой, короткий прямой нос, взгляд влажный и уверенный… Да, она была красива! Только улыбка чуть горчила. Замерли жующие челюсти, упали на столы суетящиеся руки: теперь все смотрели на нее. Какой-то до изумления пьяный жирный нэпач, перегнувшись в ее сторону с кресла, мычал страстно и мучительно, ворочая белками. Витенька Гольянцев утер рукавом пеной вспузырившуюся в углах рта слюну, привстал со стула и запел:
Рявкал оркестр, и уносились жалкие, наивные слова через окно на улицу. Кто-то ругался и морщился, кто-то замедлял шаги и слушал — ибо многим, многим ведомо великое горе любви, постигшее несчастную девчонку, — оно всегда понятно человеку, как невнятно бы ни было поведано.
Кашин разглядывал Машу: она пусто смотрела в потолок, обмакивая иногда платком глаза. Подбежал официант — отмахнулась. Тот выпрямился, осклабился: «Слушш…» — но, лишь смолк оркестр, уже тащил, виляя задом, поднос: полграфина вина, балычок, икорка. Она сразу налила рюмку, выпила и стала рассеянно жевать бутерброд.
Шло время, а Маша все сидела одна. Подсаживающихся к ней или приглашающих на танец она отвергала коротко и энергично.
Вечер, шум и смрад обдавали агента угрозыска. За стол к нему привалились трое юных, худосочных, белесых, похожих друг на друга — видимо, из конторских. Пламенея угрями, они пили водку с пивом, слабогрудо выкрикивали: «П-па диким са-тепям За-абайкалья-аа…» — куражились над официантом и наконец, ослабев, засобирались к девицам. Особенно неприятен был один из них: он все время бегал в уборную и, возвращаясь, подозрительно вглядывался в Семена. Сипел, нарочито сгущая голос, в подражание начальству: «Нет, ты пага-ди! Йя тебе сделаю-ю…» И лез к нему со своим пивом и нечистым лицом. Не опасайся Кашин скандала, он давно бы выбросил из ресторана всю тройку да еще перетряхнул бы ее на улице. Но тут приходилось сидеть тихо, криво улыбаться и даже подхихикивать на скверные анекдоты конторщиков.
На какое-то время внимание отвлеклось Витенькой — он вдруг возник рядом и начал кружить вокруг стола с видом таинственным и значительным, подмигивая и запинаясь за кресла. Кашин хотел встать и подойти, однако Гольянцев, приложив к губам палец, долго шипел в его сторону, а затем исчез.
«Заблажил. Опять напился…» — с тоской подумал Семен.
В одиннадцать Маша подозвала официанта. Не спуская с нее глаз, агент рванулся к пьяному, крадущемуся из-за какого-то столика к эстраде баянисту, схватил его за руку, зло бормотнул:
— Доведут тебя шуточки, алкоголик. Где Черкиз — ну?!
— Че… Черкиз? А… А-а… — Витенька заулыбался, расцвел, посунулся целоваться — Кашин еле увернулся. — Не… Нету Черкиза. Дела, видать. Да ты его, никак, хватать собрался? Один? Не надо. — Он затряс пальцем. — Разве ж такой, как он, появится здесь без охраны? А одному тебе — пустое дело, и клочков по заулочкам не найдут-с… — Гольянцев уже не казался пьяным, хоть и покачивался взад-вперед и тыкал больно кулаком в грудь собеседника.
— Да хоть бы увидеть, увидеть его, — простонал Семен.
— Увидеть? Нет, не знаю. Не обещал. Насчет Машеньки разговор был, помню-с. Да вот и она, невозможная! Прельстила бесталанную головушку-у! — неожиданно завопил баянист, повернувшись к Маше и простирая в ее сторону руки.
На них заоглядывались. И Маша, посмотрев в их сторону, презрительно усмехнулась. Кашин скрипнул зубами, отпрянул от Гольянцева и двинулся к выходу.
Она вышла сразу вслед за ним. Внимательно поглядела по сторонам (Семен нырнул за угол) и пошла вниз по улице. Агент перешел на другую сторону и осторожно пошагал следом. Когда с освещенных центральных кварталов она свернула в боковые, глухие и темные, агент растерялся: не дай бог упустить ее, такая будет незадача. Лихорадочно работал мозг, перебирая варианты. Раньше свою схему поведения Кашин строил примерно так: если Маша не встретится с Черкизом в ресторане, идти за ней до дому и, выяснив, где живет, установить наблюдение. Однако в таком плане были и недостатки: Черкиз мог не пойти на контакт с Машей в ближайшее время, а оно стоило дорого. И Семен решил рискнуть: хоть риск был и велик, очень велик, но удача сулила многое…
28
Он ускорил шаг, хоть и шел, как прежде, сторожко и крадучись. Так! Так! Так! — приближался стук
