ритуальная часть.
Никол весь позеленел, но, оценив обстановку, овладел собой и дал приказ летчикам семи самолетов взлетать.
На софийском аэродроме уже целый час ожидали их прибытия. Полковника Никола ждала машина. Он немедленно отправился в немецкое посольство. Никол готовился к тому, что будет разжалован или наказан за невыполнение приказа.
В посольстве он застал неописуемый переполох. Все куда-то спешили, никого не интересовал полковник Никол. «Самолеты нужны, самолеты! Как можно больше самолетов!»- слышал он в ответ на попытку объясниться.
Семи самолетов было недостаточно для эвакуации архивов и персонала. Полковнику Николу было поручено пересмотреть архив и сжечь лишнее. И он безропотно повиновался приказу. Никол с ужасом думал о том, что весь этот круговорот может остановиться и кому-то придет в голову спросить с него отчет. Но атмосфера с каждым часом накалялась, и он успокоился — здесь сейчас каждому до себя, а о нем как будто забыли.
Но вот поступил еще один приказ начальства. Николу предлагалось в качестве представителя английской фирмы остаться в Софии. Он должен был загримироваться, поменять костюм и говорить с этой минуты только на английском языке, которым владел в совершенстве. Ему поставили задачу — организовать разведку и диверсии в тылу Красной Армии, предоставили квартиру. Хозяин дома обязан был снабжать его необходимыми сведениями, организовывать связь.
Самолетам предстояло вылететь на следующий день. Полковнику Николу отдали распоряжение к часу ночи закончить все приготовления и переселиться на новую квартиру.
И вот он, загримированный, в штатском костюме, слегка сгорбившись, идет по безлюдным софийским улицам. Сворачивает к бульвару Евлогия Георгиева, выходит на улицу Гурко. Подойдя ближе к домам, рассматривает в темноте номера. Ищет нужный дом. Вот, кажется, нашел. Постучал в дверь — в прихожей горел свет. Увидел, как скользнула тень человека, следовавшего за ним, и исчезла в темном подъезде соседнего дома. Никол понял, что тот, кто шел за ним, хорошо знал улицу и планировку того дома, который был нужен ему, Николу. Незнакомец вошел в дом, из окон которого просматривались подъезд и окна квартиры, интересовавшей Никола. Человек спешил выполнить приказ. Он должен был убедиться, что Никол пришел на явку, видеть, как он принят хозяином.
В подвале появился свет и быстро исчез. Все было спокойно, новосел прошел благополучно. Немец оставил свой наблюдательный пункт и отправился собирать чемоданы. Ему надо было успеть к самолету на Берлин.
12
Как и предполагалось, эскадрилья расположилась недалеко от Софии. Знакомый аэродром, сады по склонам гор. И только другие цветы — каждый месяц они спешат на смену друг другу: теперь пора астр и хризантем.
Летчики жили ожиданием событий. Установившийся твердый порядок начинал давать трещины. Участились случаи нарушения дисциплины. Летчики и техники бродили по аэродрому, интерес к работе пропал. Все лихорадочно прислушивались к новостям. А они были самые неожиданные и невероятные.
Сегодня сообщили, что Советский Союз объявил войну Болгарии, и это событие было в центре всех обсуждений. Разумеется, эту весть каждый принял по-своему: одни в бессильной злобе скрежетали зубами, что переговоры в Каире об оккупации Болгарии западными силами не привели к успеху; другие по- настоящему радовались, понимая, что война с Советским Союзом ускорит завоевание свободы Болгарией. Некоторые воздерживались от высказываний и думали только о том, как бы выпутаться из этой ситуации.
Апостолов, Тончев и Златанов были твердо убеждены, что каждый день приближает их к победе, и горели нетерпением приблизить ее. Тончев хлопотал около самолета, как хозяйка перед большим праздником, — наводил на все лоск, заглядывал в каждую щелочку.
— Слышал? — увидев Златанова, спросил он. — В Бургасе приземлился советский летчик.
— Слышал. У Варны сброшен воздушный десант. Думаю, скоро будут у нас, — поделился в свою очередь новостью Горан.
— Правда, что фельдфебель Владимиров сбежал к немцам? — Златанов отвернулся. — А мы ему верили… — Тончева мучила совесть. Они с Апостоловым, как мальчишки, позволили Владимирову втянуть их в слежку за Гораном. Он все искал подходящий случай, чтобы рассказать товарищу о телеграмме, о том, как изменили ее содержание, но не решался бередить его рану, напоминать о тех днях унижения и страданий.
— Ты пишешь матери? — поинтересовался Тончев.
Горан молчал. Он не писал ей. Ждал, что заглянет в село и объяснится с ней, в письме всего не расскажешь.
Парализованная ожидаемой развязкой, жизнь аэродрома неудержимо катилась по наклонной. Офицеры прятались, солдаты занимались кто чем мог.
Два дня Апостолова не было на аэродроме. Он принес новое известие: бастуют шахтеры Перника, идет подготовка к всенародному восстанию. В Софии объявили забастовку служащие городского транспорта. С гор спускаются партизаны. Апостолов рассказал, что генерал Брадов уже несколько дней не появляется в штабе. «Или сбежал к немцам, или спрятался, как крыса в поре», — рассказывал он.
На аэродроме Апостолов находился недолго и снова уехал в Софию, наказав смотреть в оба и «оберегать» господ. И хотя Златанов обо всем этом уже знал, Тончев добросовестно рассказал ему все по порядку.
Горан рассеянно слушал его и думал о том, что ему некого ждать с гор. Без Славки и Сашо было очень плохо, встреча с ними приносила ему огромную радость. Они до конца верили друг другу, знали, что участвуют в большом общем деле. Эти люди тоже верят ему — он имел в виду Апостолова, Тончева и других товарищей, — но не настолько, чтобы он чувствовал себя полноправным членом их организации, а она явно существовала.
Ему преподносили готовые решения, старались поменьше посвящать в свои планы. Это беспокоило его, но предстоящие события отодвигали эти его мысли на второй план.
— Вот и порядок! — любовался самолетом Тончев. — Эта машина еще пригодится. Летчик без самолета что рыба без воды. Не знаю, — он повернулся к Горану, — как будут вести себя наши господа офицеры — выучка у них германская.
Горан тоже бывал дважды в Германии. Он хотел сказать Тончеву, что именно там он понял, что такое фашизм, там зародилась в нем ненависть к фашизму, но подумал, что его слова прозвучат сейчас как желание подчеркнуть свою преданность болгарскому народу. Слишком много за последнее время ему приходилось слышать подобных заявлений от тех людей, в преданности которых он сомневался, и от тех, кто старался замести свои грехи. Златанов собрался уходить.
— Я бы тоже пошел с тобой, но мне надо быть у самолетов. А ты иди к летчикам, твое место там. Попытайся понять, чем они живут, что собираются делать. Рядом с казино есть телефон. Оттуда ты можешь услышать, о чем толкуют господа, — посоветовал ему на прощание Тончев.
Горан всегда держался в стороне от «господ». И сейчас, войдя в казино, он облюбовал столик в уединенном уголке. Офицеры группами сидели за столиками, объединяясь по чинам и политическим настроениям. Они не заметили вошедшего. За одним столом непринужденно острили, за другим чувствовалось желание скрыть тревогу, не выдать волнение. Поняв, что его обособленность может обратить на себя внимание, Горан перешел за другой стол и сел рядом с капитаном, известным всем своим буйным нравом. Капитан гордился своей независимостью, нейтральностью, как любил говорить он. За ним не было никаких «грехов», и он счастливо наслаждался жизнью. Готовый в любую минуту постоять за себя, капитан держал руку на кобуре, будто предупреждая, что с ним шутки плохи.
— Вы не расстаетесь с оружием, капитан? — спросил его Златанов.
