Федя знал, что бересклет — важное военное растение. Из коры его корней добывали гуттаперчу, которая заменяла каучук. «Драть» бересклет — это была самая тяжелая работа у лесников, но и самая дорогая.
— А знаешь, кто свой план выполнил, и даже вдвое? — спросил отец. — Настя Смирнова.
— Колина жена! — обрадовался и удивился Федя. — У нее же маленький сынок.
— Настя в лесники пошла. Решила Колю заменить, пока он домой вернется. По лесам ей ходить еще нельзя, вот она и занялась бересклетом. А на втором месте мать твоей одноклассницы.
— Оксаны? — и вдруг Федю осенило. — Папа, а что если нам взяться и помочь лесникам!
— Кому это вам?
— Яшке я скажу, Куку, Оксане.
— Ну, что ж, помогите, — согласился отец. — У нас вон Горбунов отстающий. Я его предупрежу, приходите к нему в объезд, на мельницу, и работайте.
На перемене Федя позвал своих друзей под лестницу.
— Хотите Родине помочь? — спросил он, задохнувшись от важности дела, о котором собрался сказать.
— Хотим! — ответил за всех Яшка.
— Нужно помочь лесникам выполнить план по заготовке бересклета. Драть бересклет очень трудно, но за эту работу много платят. Мы можем набрать деньги на танк. Из бересклета резину делают — одна польза, а заработанные деньги мы отдадим на постройку танка — вторая польза!
— На танк не потянем, — сказал Яшка.
— А на пушку для твоего отца — потянем! На ней так и напишут: «Сын — отцу! Смерть фашистским гадам!»
— Хорошо бы, — сказал Яшка.
— Хорошо бы, — вздохнула Оксана. — Только я знаю, как его драть, этот проклятущий бересклет. С ним — ого как наплачешься!
— А попробовать все равно нужно! — стоял на своем Федя.
— Чего же не попробовать, — решил Яшка. — Попробуем. Ты чего, Кук, молчишь?
— Я согласен, — сказал Кук.
Горбунов повел ребят за плотину к тем самым кустам, где купался летом Федя, потянул спрятанную в траве бечевку и вытащил из воды ворох корешков.
— Сколько ни сделаете, все равно будете молодцы! Угощаю жмыхом! — сказал и ушел.
«Жмыхом», — обиделся Федя. Ему нужен был танк, ну, или пушка хотя бы.
Взялись ребята за дело горячо, но сразу же и обожглись. Кора сидела на корнях, словно каждая ее клеточка была прибита гвоздем.
Оксана принесла ножи, но и они не очень-то помогли.
Через полчаса работы у Феди кровоточили ногти на обеих руках. Он терпел, не сдавался, но рассудительный Яшка взглянул на его руки и объявил:
— Шабаш, ребята! Не получились из нас помощники.
Собрали в одну кучку добытую кору, Яшка взвесил ее на руке.
— Грамм триста будет.
— Триста граммов! — вскричал Федя и тоже понянчил кору на руке.
— Не будет, что ли? — спросила Оксана.
— Может, и будет, — упавшим голосом согласился Федя. Его блестящий план двойной помощи — фронту и тылу — разлетелся в пух и прах.
Появился Горбунов. Увидал плоды труда, но на смех ребят не поднял, обрадовался даже.
— Честное слово, хлопчики, вы — молодцы! А ты, Оксана, в маму работница! Мне этот бересклет во сне снится, кажется, уж лучше с самого бы кожу драли…
Забрал кору, корневища опустил в воду, ушел в дом и вынес полуметровую квадратную плиту подсолнечного жмыха.
— Вас четверо, как раз поровну разделите.
Попрощались мальчишки с Оксаной, пошли домой.
Пальцы у Феди ныли, но было ему все-таки хорошо. Пусть маленькая вышла польза, но все-таки польза.
— Хороший жмышок, жирный! — похвалил Яшка. — Моим карапузам — праздник.
Федя разломил свой кусок пополам и половину отдал Яшке.
— Возьми.
— Ну уж нет, — сказал Яшка. — Этот жмых мы честным трудом заработали. Его грех раздавать.
— А я не раздаю — делюсь, — сказал Федя.
— И я тоже, — разломил свой кусок жмыха Кук. — Нам с мамой и половины вполне достаточно.
— Ладно, ребята! Спасибо! Вернется с войны отец — пир на весь мир устроим!
Глава восьмая
На бревне, у ворот, сидели и курили отцовские лесники: мужиков, с Горбуновым, трое, остальные — женщины. Мужики в форменных, довоенных еще, фуражках, женщины в платках.
«На собрание приехали! — возмутился Федя. — Как им только не стыдно в платках в район приезжать?» Самому Феде было стыдно. Отчего это женщины форму носить не любят? Приказывай им, не приказывай. Он мог бы пройти в дом через парадное, но пошел двором, мимо лесников: узнают его или не узнают. В других лесничествах узнавали: «Вылитый отец!»
Феде нравилось быть похожим на отца. Отца все хвалили, называли добрым. Ругали его одни хапуги: сам воровать не умеет и другим не дает.
— А ведь это старший сынок лесничего! — подскочил с бревна, срывая фуражечку, пожилой, но очень проворный человек.
Волос у него как бы и не было, а был тонкий, тоньше паутины, пушок, бесцветный, клочковатый. Припадая на правую ногу, лесник открыл перед Федей калитку и затараторил:
— А я тебя, милый, жду. Тебя, тебя! Вот именно. Погляди-ка, милый, чего раздобыл, памятуя, что у лесничего нашего лесничок подрастает.
— Нам по ежику дядя Митрофан Митрофаныч привез! — кинулись к Феде Милка и Феликс. — А тебе — лисенка!
— Лисенка! Вот именно! — заулыбался Митрофан Митрофаныч и, забегая перед Федей, манил его изуродованной, без указательного пальца рукой.
В глубине двора, в клетке из досок, билось рыжее пламя. Бабка Вера была тут как тут,
