Вот рубаи, выражающее мои затруднения:
Мне вспомнилась одна остроумная выходка Бинаи. Однажды Бинаи, будучи у Алишер-бека, удачно сострил. На Алишер-беке был чекмень с пуговицами. Он сказал: «Ты хорошо пошутил, и я бы подарил тебе мой чекмень, но мешают пуговицы». Бинаи возразил: «Пуговицы чем могут помешать, это петли мешают». Ответственность лежит на рассказчике. Извините меня за все эти шутки, ради Господа; не подумайте обо мне плохо. Вышеприведенное рубаи действительно написано в прошлом году. За минувшие два года мое стремление и влечение к пирушкам было беспредельно и безгранично; иной раз тоска по вину доводила меня чуть не до слез. В нынешнем году это беспокойство духа, слава Аллаху, совершенно улеглось, по-видимому, помогло счастье и благословение, ниспосланные мне за перевод в стихах послания ходжи Ахрари. Откажитесь и вы тоже от вина! Пировать хорошо с милыми сердцу собутыльниками и собеседниками, но с кем устроите вы теперь пирушку, с кем станете пить вино? Если ваши собутыльники Шир Ахмед и Хайдар Кули, то воздерживаться от вина не так уж трудно. Тоскуя по вас, шлю привет. Писано в четверг, в первый день месяца второй джумады».
Этим письмом Тигр обозначил окончательный разрыв, и довольно болезненный, со своим прежним домом. Судя по всему, он не сомневался в том, что уже никогда не покинет Хиндустан, а также и в том, что его жизнь подходит к концу. Он приказал Махам и своей сестре и дочерям не откладывать поездку в Агру, однако в действительности их путешествие заняло гораздо больше времени, чем ожидалось. Его младший сын Хиндал, которого сам Бабур еще никогда не видел, на некоторое время задержался в Бадахшане у Хумаюна.
Даже в тот день, когда Бабур писал эти строки, он находился в походе, стремительно двигаясь на восток, чтобы помочь Аскари дать отпор новому врагу.
Лодки на волнах Ганга
Сезон дождей еще не закончился. Время от времени с пасмурного неба налетали порывы ветра, будто вызванные чьей-то злой волей, и обрушивались на растительность джунглей и лагерные палатки. Бабур, периодически поддерживавший себя очередной дозой опиума или маджуна, спешил навстречу Аскари, который ждал подкрепления на противоположном берегу Ганга, и не останавливал продвижения своих войск, несмотря на то что в один прекрасный день вынужден был перебраться в носилки. Теперь он все чаще предпочитал пользоваться лодками, которые всегда сопровождали войско во время походов вдоль полноводных рек. На этих же лодках перевозили и знаменитые пушки, а также поставленные на колеса мортиры.
«Во вторник мы переправились на лодке на покрытый зеленью остров, находившийся напротив лагеря. Прогулявшись по острову, я в первый пахр вернулся к лодке. Возвращаясь верхом на коне, я незаметно оказался возле оврага. Мой конь поднялся на осыпавшийся край оврага, и земля под ним подалась. Я сейчас же соскочил и перепрыгнул на берег реки, конь тоже не провалился. Если бы я оставался на коне, то, наверное, провалился бы в овраг вместе со своим конем. В этот день я переплывал реку Ганг саженками и сосчитал саженки; оказалось, что я переплыл тридцатью саженками. Тотчас же, не отдыхая, я снова переплыл реку на ту сторону. Я переплывал все реки, оставался один Ганг…
В этот вечер, когда после молитвы прошло пять гари первого паса, прорвались дождевые тучи и в одну минуту произошел такой потоп и поднялся такой сильный ветер, что лишь немногие шатры не упали. Я сидел в своей палатке и писал. Я не успел собрать бумаги и тетради, шатер и столбы упали мне на голову. Верхняя кошма палатки разлетелась в куски, но Бог сохранил меня, я не пострадал. Бумаги и тетрадки залило водой, их с трудом собрали, завернули в красный коврик, положили на скамью и прикрыли сверху коврами. Буря стихла через два гари. Мы велели поставить складную палатку и зажечь свечу, с трудом развели огонь и до самого утра не спали, занятые сушкой бумаг и тетрадок».
К счастью, за несколько дней до этой разрушительной бури Ходжа Канан обратился в письме с необычной просьбой. Ему хотелось иметь в Кабуле точную копию записей Бабура, хотя было бы не совсем правильно называть их отчетами падишаха, – скорее, это просто его мемуары. Бабур сообщил, что отправил Калану «сделанную копию».
Во время путешествий через полноводные реки гонцы держали его в курсе положения на всех границах, вплоть до самого Балха; он знал о прибытии ожидаемого из Тебриза посла и о том, как продвигается путешествие Махам. Однако от Хумаюна по-прежнему не было известий, несмотря на отцовский наказ.
Сопровождаемый лодками отряд Тигра продвигался в сложных условиях незнакомой местности в окрестностях Бенареса. Он вкратце упоминает, что афганский бек, некто Шерхан, оставил свой пост и перешел на сторону мятежников. (Шерхан, больше известный как Шер-шах, станет блистательным противником Моголов на ближайшие годы – для
Хумаюна он будет представлять не меньшую опасность, чем Шейбани для Бабура.) Однако эта неприятная новость, казалось, не встревожила Тигра. Он выделил два отряда конных лучников, назначив им тюркских и хиндустанских начальников, и отправил вместе с сыном Дженг-Дженга, чтобы доставить «воодушевляющие послания» населению восточных областей. Остальные знаменитые военачальники остались на западе, вместе с Чин Тимуром. Бабур давно привык иметь при себе лишь небольшую часть своей армии и не придавал большого значения численности врага.
В свой дневник он заносит сообщения о различных происшествиях в лагере. Описывает, как любитель прихвастнуть вызывал на борцовский поединок всех желающих, но был побежден первым же противником, и Бабур вручил ему утешительный приз. Затем в джунглях устроили охоту на тигров и носорогов, решив загонять животных с помощью выстроенных полукругом слонов, однако ни одного зверя не поймали. Бабур сообщает и о том, как он пытался лечить свои нарывы и два часа распаривал их над котелком с кипящим настоем перца по совету одного из турков, однако добился лишь сильных ожогов. О том, как поймали случайно забравшегося в лодку крокодила – диковинного зверя в глазах приближенных Бабура. Когда Бабуру сообщили о том, что неподалеку на пруду цветут лотосы, он отправился туда, чтобы собрать их семена. Войдя на вражескую территорию, начинавшуюся от места слияния двух рек, он изучал ее с таким же любопытством, как будто столкнулся с новым необыкновенным явлением.
«Лагерь был расположен на берегу реки Карманаса. Хиндустанцы будто бы тщательно избегают воды Карманаса. Благочестивые хиндустанцы не стали переправляться через эту реку, но сели в лодки и переплыли Ганг напротив устья Карманаса. Они твердо верят, что, если человек коснется воды этой реки, все его благочестивые дела пропадут даром. Причину наименования этой реки они тоже связывают с таким ее свойством. Сев в лодку, я проплыл немного вверх по реке Карманаса и снова возвратился обратно. После этого я переправился на северную сторону Ганга и мы поставили лодки у берега реки. Некоторые йигиты начали забавляться, другие боролись. Кравчий Мухсин объявил, что схватится с четырьмя или пятью борцами. Схватившись с первым, он едва не был брошен, а второй повалил Мухсина; тот был очень пристыжен и смущен».
Измученный болезнью Бабур делал записи нерегулярно, в интервалах между периодически обрушивающимся на лагерь ненастьем, однако, как по волшебству, был в курсе всех происходящих событий. Его дипломатическая неискушенность сменилась приобретенной с опытом изощренностью, и он оттеснял все дальше мятежных афганцев вместе с их несгибаемыми вождями – султаном Баязи-дом, Махмуд-ханом, братом Ибрахима, и новоявленным Шерханом. Его обращения действительно «воодушевили» местных жителей, которые в результате встали под его знамена, а к тому времени, когда армия Тигра достигла места слияния рек, из лагеря мятежников начали с боем уходить вожди, ищущие союза с ним. Охваченные недовольством города Чунар, Бенарес и Газипур уже остались у него в тылу.
Однако впереди его все еще поджидала серьезная опасность. Назрат-шах, правитель Бенгалии и Бихара, во время недавнего праздника ограничился лишь символическими дарами, которые и преподнес падишаху. Однако теперь войска Бенгалии и Бихара были приведены в боевую готовность и сконцентрированы у слияния Гогры и Ганга, как видно, для того, чтобы преградить путь отступающим афганцам Лоди. Когда же Бенгали – как Бабур называл Назрат-шаха – принял Баязида, Махмуда и Шерхана в своей ставке, Бабур догадался, что армия Бенгалии будет чинить ему препятствия в преследовании неприятеля. Тем не менее он не собирался отступать перед выстроившимся для сражения вражеским войском.
Сам он не хотел этого сражения. «Мое главное стремление – мир», – писал он Назрат-шаху.
