Поэзия Африки

до тех бесчисленных, еще безымянных растений,
знакомых лишь мне… во сне.
От прядей седых, трепещущих
на висках у старухи
цветами утраченных дней,
молящих, как милостыни,
поцелуя у края могилы,
до длинной ламбы[169] женщины юной,
когда свой белый подол
волочит она, улыбаясь,
и в тумане волнуется легкая ткань.

Птица невидимая
припадает к лицу твоему,
плечи клюет, щекочет затылок, —
знакома ль тебе эта птица?
О птица ветра,
хмельная, в полете нетвердая,
как малиновка с перебитым крылом.

Легенды, легенды, преданья, преданья…
Легенды бесчисленные уводят в пещеру,
где взросла та живая лиана,
все стволы, все ветви обвившая.
Преданья бесчисленные
вьются вокруг появленья той птицы бесплотной,
той, что вдруг упадет и мгновенно взовьется.

Но недавно изведал я две новизны:
за дверью моей вихрился
влажный ветер зимы,
кружился, как дети кружатся,
играя в прятки,
когда луна приводит осень с гор.
Другой был ветер свирепый,
он метался, как тур иль кабан,
почуявший гибель.
«Этот ветер, — я думал, — из леса».
Потом был еле внятный уху
гул, как в раковине.
— Этот ветер, — сказал я, —
с океана.

С языка ночи Перевод С. Шервинского

1

Кожа натянута черной коровы,
натянута мокрая, без просушки,
натянутая в темени беспросветной.

Кем черная корова забита?
Умерла, не мычав, умерла, не ревев,
умерла, хоть никто не преследовал
на лугу, расцвеченном звездами.

Натянута кожа
на барабан ветров,
ваяемых духами сна.

Но барабан готов загреметь,
едва увенчаются шпажником
рожки выпущенного на волю
теленка,
и он пустится вскачь
траву щипать по пригоркам.

Будет гудеть барабан,
наводить заклинаньями дрему
до воскрешенья черной коровы,
белой и розовой
в реке лучезарного света.

2

Что совершается там, под землей,
где далекий надир?
Наклонись над колодцем,
или рекой,
или источником:
увидишь дыру, глубину,
и в дыре, в глубине, — луну,
и самого себя,
лучезарного и безмолвного,