теплой муки нового урожая. Те годы она считала самыми счастливыми в своей жизни. Федор только закрыл глаза, как провалился в сон. Он увидел мать. Она пришла в зимовье, стала на пороге. Вся в черном. Лицо хмурое, брови сдвинуты. Огляделась по сторонам и сказала, вздохнув: «Беги погибели, Федя! В неосвященном жилье счастья не бывает!» — «Мама!» — потянулся к ней лесник. Но никак не мог вырвать себя из сна.
В следующую секунду услышал грохот. Он оторвал голову от подушки. За окном темно. Воет Эльба, словно по покойнику. Истошно орут во дворе собаки. Он не успел ничего сообразить. Увидел, как опускается над ним потолок, как рушится крыша. Вот осел угол, и в дом хлынул бурный холодный поток воды. Он захлестнул все сразу, сорвал с ног Федора. Тот попытался вырваться из дома, но упала потолочная балка и больно ударила по голове.
В последнюю секунду он услышал пронзительный крик Эльбы. Понял: разлилась Кодыланья. Его о том в свое время предупреждали. Но лесник был беспечен. Все три весны паводок на реке проходил спокойно. Кодыланья подстерегла и наказала Федора.
Его несло течением, крутя как былинку в мутной холодной воде. Рядом, разворачивая и перевертывая в водоворотах, тащила река пни, коряги, деревья. Шум, грохот, шипенье оползающих берегов, кромешная темень, голоса таежных обитателей, застигнутых врасплох внезапным весенним потоком.
— Мама! — орал мужик, придя в себя, суматошно отгребаясь от надвигающегося бревна. Сзади, урча, надвигалась на лесника коряга, грозя смять его, поднять на выдранные корни, как на рога.
Федька истерично погреб в сторону. Коряга нагоняла.
— Мама! — услышал он вой за плечами. Оглянуться не успел. Что-то схватило его за майку, царапнув по спине, и мужик на долю секунды успел уйти от коряги, пронесшейся так близко, что Федор затаил дыхание.
Маленький зайчишка, хакая от страха, едва удерживался на старом пне, вырванном половодьем.
Лесник пытался определить, где берег. Но ничего не мог разглядеть, кроме взбесившейся воды, ревущей на все голоса.
Вот под рукой нащупал что-то щекочущее, мягкое. Это был олененок. Едва Федька понял, как того закрутило в воронке. Олененок вскрикнул и исчез.
Мужик перехватил дыхание, увидев впереди рычащую воронку. Ее не миновать, не вырваться, не уйти. Это — погибельно снова почувствовал рывок за спиной. Кто тащит его? Куда? Оглянуться нет сил. Ужас перед Кодыланьей сковывал сознание. Как нужны теперь силы, но нет, они тают слишком быстро, их не хватит на выживание, их отнимает река. Хотя бы минутную передышку подарила судьба… Но где там? Она коварна, как фортуна.
Но что это под рукой? Дерево! Оно плывет рядом, как пароход. Федька вцепился в него. Миновал водоворот. И только тут увидел росомаху, сидевшую тихо совсем рядом в кроне дерева.
Лесник в ужасе отпрянул от ствола. Ноги начала сводить судорога. И тут прямо перед лицом мелькнули горящие глаза Эльбы. Она снова ухватила хозяина за майку, поволокла к берегу.
Несколько раз лесника затягивало на дно воронки. Он нахлебался воды. Пни и коряги отшвыривали, подминали под себя. Били больно, без промаха. Река крутила человеком, как песчинкой, не давая отдыха, отнимая надежду на спасенье.
— Мама! — снова заорал мужик, увидев, как надвигается на него собственный покосившийся дом.
Он выбился из сил. Бороться с рекой, с ее яростью Федор был не готов. Он не мог полностью понять случившегося, а река воспользовалась растерянностью человека.
Она швыряла его, как старую, надоевшую игрушку. Федор, отплевываясь грязной мутью, пытался сделать глоток воздуха, в глазах замелькали искры. Снова коряга задела голову. Какая по счету, в который раз? Федор застонал от боли.
Как хочется оказаться на земле! Стать на ноги твердо, без страха, чтобы ощутить себя вновь человеком, а не комком грязи в лапах Кодыланьи. Но река не хотела выпускать мужика. Она, как свирепый зверь, наслаждается каждым криком, стоном, беспомощностью своей жертвы и глушит голоса попавших в беду оглушающим хохотом.
Федор несколько раз терял всякое желание к жизни. И тогда чувствовал, как Эльба неутомимо держит его на плаву.
Вот их пронесло мимо заросшего мхом пня. Здесь течение было особо бурным. Федор почувствовал, как изо всех сил напряглась Эльба. Рванула в сторону, подтолкнула носом, и лесник ощутил под ногами валуны. Эльба, почуяв берег, тащила хозяина, не давая передохнуть. Вот вода уже по пояс… Еще шаг… И лесник вышел на берег. Следом за ним выбралась и собака. Оба грязные, мокрые, дрожащие. Они оглянулись на Кодыланью, с трудом веря в спасение.
Федор дрожал от холода. Только теперь до него дошла вся глубина случившегося. Он остался без дома, без хозяйства, голый и босой, как после пожара. Судьба вновь подставила ему подножку, надругалась и оставила голее нищего.
«Что же делать нам теперь, Эльба? Как жить? — уронил он в бессилье руки, кляня реку и корявую судьбу. — За что наказал, о Господи!» — вздыхал Федор, выдернутый из теплой постели, брошенный на берег жалким дрожащим комком.
Он обхватил голову посиневшими продрогшими руками и плакал навзрыд, не в силах справиться с горем.
«Сколько сил вложил, сколько старался, а для чего? Чтобы заново? Сколько той жизни осталось, чтобы все изначала поставить? Где силы взять?»
Собака сидела, плотно прижавшись к человеку, изредка облизывая его лицо мокрым языком, и смотрела с укором.
Она не бросилась спасать щенков. Своих забыла, кровных. Они все утонули, потому что были на цепи. Человек их привязал. Не успел отпустить… Она его вытащила. Знала, искать, ждать ей уже некого. А хозяин по своей шкуре плачет. Разве о ней жалеть стоит? Конуру можно построить новую. «А вот жизнь не вернуть», — рвется стон из собачьей глотки. Но человеку его не понять. У него другой язык, иная жизнь и сердце. У него нет кровных. Он не знает цену собственной потери.
Эльба грела его, лизала, словно он, Федор, единственный ее щенок, чудом спасенный от гибели.
Овчарка, приметив, что лесник уже продохнул первый ком горя, огляделась. Повела носом по сторонам. И, лизнув хозяина в подсыхающий нос, бросилась на заставу. Вскоре она вернулась вместе с двумя пограничниками.
— Семнадцать километров в воде ночью?! И живы?! — На дальнейшие вопросы солдаты не решились. И, накинув на лесника плащ-накидку, привели на заставу.
Капитан, узнав о случившемся, провел Федора в душ, распорядился выдать ему белье и обмундирование. Привел на кухню.
Федор наотрез отказался от еды. Но капитан показал свой характер:
— Здесь я хозяин. И мои приказы выполняются без обсуждений. Здесь застава! Дисциплина военная! Когда поедите, продолжим разговор. Вас приведут! — И тут же вышел из своего кабинета, позвонил Василию Ивановичу. Тот разбудил шофера. Через полчаса машина лесхоза уже была на заставе.
— Слава Богу, сам живой! Это важней всего. Хозяйство нажить можно. Дом новый поставим. В другом, безопасном месте, туда не достанет река. Поможем и обустроиться. Пока вы в отпуске будете, мы все сделаем. Скинемся по кругу, кто сколько сможет вам помочь. И к возвращению поселим в новом месте. Заживете, словно ничего не произошло.
— Какой уж там отпуск? О чем вы? До него ли мне теперь? Остался гол и бос. На ноги встать надо. Сызнова. Не поеду! — отказывался лесник.
— Ну и зря! Вам дело предлагают. Полгода — это немало! Пока дом построят, где жить станете? А так — в готовое приедете. Без мороки. За это время лесхоз свое сделает, вы от случившегося забудетесь немного. Думаю, недолго горевать станете. Вам доводилось большее терять. И все ж человечье, а это — главное, при вас осталось. Мужчина больше всего на свете должен ценить жизнь! — говорил капитан, пообещав при Федоре Василию Ивановичу всяческую помощь в строительстве нового лесного кордона.
— Сегодня отпускные выплатим, дорожные. Если денег не хватит, брось нам телеграмму. Поможем. И возвращайся. Мы ждать тебя будем.
