А через два дня, наскоро собрав, отправили Федора в отпуск на материк, пожелав счастливого пути и хорошего отдыха.
— Смотри, с женой или один, но обязательно возвращайся! Мы тебя встретим. Ты только сообщи!
Капитан держал Эльбу на поводке. Собака рвалась к хозяину. Она плакала, выла всей требухой, не желая отпускать его одного. Но человек не понял. Все оттого, что не имел чутья и любви в сердце.
Поезд тронулся. Сначала медленно, потом все быстрее замелькали деревья за окном вагона.
Федор смотрел на них, как на свое прошлое, оставшееся за плечами. Если бы он оглянулся назад… Кроме полузабытых лиц кентов, увидел бы Эльбу, бежавшую за поездом много километров. Она вырвалась из чужих рук и мчалась за хозяином. Зачем он ее оставил? Ведь нет у них теперь конуры, которую нужно сторожить. Не осталось ничего. Только их двое — один у другого. Зачем же снова разлучаться? Почему хозяин опять оставил ее?
Но поезд не догнать. Его ноги уставать не умеют.
Собака взвыла горестно. За что у нее увезли последнего? Зачем он такой бездушный? Неужели он забыл ее? — остановилась удивленно и легла на полотно, закрыв глаза. Собаки не люди… Они любят только один раз в жизни…
А Федор, отринув все, постарался как можно скорее забыть случившееся. К тому ж и лесничество помогло. Выдали премию. Да и работники — все до единого, и впрямь, помогли, как родному.
Кто деньги, кто пару новых рубашек, носки и свитер, плащ и шапку, даже кожаную куртку на меху подарили, легкую и теплую. В ней Федор как пахан. Вот только перчаток и шляпы для полного шика не хватало да темных очков в золотой оправе, но Федор — лесник. Ему и это в радость.
Пусть одеванный, но хороший костюм купил по дешевке в комиссионном. Полуботинки со скрипом на кожаной подошве. И чемодан, набитый битком, вовсе не напоминал о пережитом наводнении.
Федор уезжал с легким сердцем. Его заверили, что к возвращению с материка лесники-соседи наловят для него рыбы, накоптят и насолят, насушат грибов, заготовят и дров, и картошку, ни с чем беды знать не будет. Даже кабанчика обещали для него подрастить и цыплят, чтобы скорее забылось случившееся. Лишь бы он отдохнул. Лишь бы вернулся…
— Куда ж мне от вас, родимые? — зачесались глаза мужика.
Под стук колес он решил отдохнуть, лег на полку. И вдруг снова поплыла земля под ногами. Громадные валы воды поднялись над головой зловещим проклятьем.
— Мама! — заорал мужик истошно во все горло.
В купе все проснулись. Включили свет, забеспокоились.
Федор лежал в проходе бледный, испуганный…
Сон… Он вернул человека в недавнее прошлое. В его память. От нее не сбежишь, не уедешь и на скором поезде. Она остается в сердце каждого на всю жизнь…
Федор сконфуженно лег на полку, извинившись перед соседями за доставленное беспокойство. Он ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть.
Перед глазами стояли лица лесников. Дальних и ближних таежных соседей. Мало кто из них знал Федора в лицо. Иные ничего о нем не слышали. Жили далеко — в самой глуши. Редко бывали в Кодыланье, да и то, сказать правду, приезжали в поселок со своими заботами, не интересуясь никем и ничем.
Но, узнав о Федькиной беде, никто не отмолчался, не отсиделся в своей глухомани. Каждый постарался приехать либо кого-то из семьи прислать, чтобы передали подмогу. Деньги и продукты привезли, вещи. И даже… У кого с деньжатами туговато было, мало получали лесники, а семьи почти у всех большие, передали для Федьки подушки и одеяла. Иные — подрощенных цыплят, пару десятков, бочку рыбы, мешок картошки.
Баба Свиридиха, самая горластая из лесников, громадная, как медведица, увидев Федора в лесничестве, истискала жалеючи. Половину зарплаты отдала ему. Хотя сама всю жизнь одна в тайге прожила. Лишнего не имела. Федора на колени к себе усадила, все плакала, гладя громадными шершавыми ладонями плечи и голову человека.
Самая старая лесничиха, бабка Настя, всю пенсию подарила, чтобы беду скорее забыл. Так и отдала завязанные в платочке деньги. А к ним пару носков — сыну вязала. Но у того еще есть. Лесник Семенов, его в поселке все бабы Щупарем звали, кожаную куртку свою отдал. В кармане — четвертной. Чтоб всегда у человека деньги водились. И бочку моченой клюквы вместе с банкой меда. Не все знали, что в отпуск едет. Везли рубашки и исподнее, полотенца и простыни. Лопаты и топоры. Даже посуду. Все это принимала по описи бухгалтер лесничества. Добавившая от себя денег, пуховый шарф и варежки.
Даже полуслепой пенсионер лесник Кротов и тот не отстал, передал Федору мешок муки, мешок сахара и червонец.
Федор глазам не верил. Чужие люди, которых и не знал, в беде не бросили. Не от жира, никто лишнего не имел, как родному помогли.
«В «малине» если б вот так лажанулся, замокрили б за то, что весь навар просрал по недогляду, — подумал лесник, вздохнув. — Помогли, не зная меня. Будет ли понт? Ить я — новичок средь них. Считай, чужак. Ан не оставили в одиночку. Даже пару овечек в корзине передали. Чтоб хозяйство имел», — вспомнил лесник, отвернувшись к стене.
Федор утром поел в столовой и сразу поехал в аэропорт. В этот же день он был в Хабаровске. Оттуда, решив поберечь деньги, сел на поезд и через десять дней был в Москве.
Лесник недолго искал Белорусский вокзал. Приехав туда, почувствовал, как защемило, заныло сердце.
Сколько раз бывал он здесь раньше, такого не случалось. Видно, оттого, что тогда он не возвращался на родину. А до нее уже рукой подать. Всего-то ночь на поезде. Там до деревни совсем близко. Каких-нибудь восемь верст.
В поезде Федор почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд: на верхней полке лежал человек и в упор разглядывал лесника.
«Фартовый, наверное. Хотя кто его знает. С виду не определишь теперь», — подумал он и, устроившись поудобнее, смотрел в окно. Там, в темноте ночи, сверкая огнями, убегали в даль деревушки с такими знакомыми, по рассказам матери, названиями.
— Смоленский сам? — услышал лесник вопрос соседа с верха.
— Да, — кивнул Федор головой.
А сосед оживился. Рассказал, что он коренной смолянин. Там родился, там вся его семья. И все доказывал, что нет на свете города красивее Смоленска. Он говорил о нем с таким теплом и убежденностью, что даже двое иногородних поверили.
— Знаете, какой у нас храм? Второго такого на земле не сыщете! Его красота затыкает рты всякому, кто говорит о России без должного почтения. Росписи в пашем храме руками известнейших художников сделаны. Все святые смотрят с образов живыми глазами. И помогают люду нашему. Даже в горестях поддерживают! Вы на службе в храме были? — Он обратился к Федору.
— Нет…
— Как? Смоленский и не был на службе? — удивился тот неподдельно.
— Я из деревни.
— Так и тем более! Никто не должен называть себя смолянином, если в церковь не ходит. Я таких за людей не считаю, — сказал сосед, обидевшись, и отвернулся от Федора к попутчикам.
— У нас на Пасху малиновый звон от храма всему городу слышен. И лечит он людей лучше любых докторов. Не верите? А вот я докажу! — Мужчина спустил ноги с полки. — Были у нас в Смоленске ученые- иностранцы. Проверяли состояние окружающей среды и ее влияние на здоровье человека. Из Японии и Франции, из Канады и Греции, из самой Америки понаехали. И чтоб вы думали? Целый месяц они все проверяли. И убедились, что люди, живущие поблизости от храма, более здоровы и уравновешены, чем те, кто далеко живет. Нет у них опасных для жизни болезней, не подвержены эпидемиям. Семьи там крепче, дети добрее. Даже сады и огороды, те, что ближе к храму, дают урожай много больше, чем другие. Дома там дольше стоят. А главное, люди больше живут. И это не я, иностранцы докопались. А один, уж и не знаю откуда приехал, сказал, что церковные звоны и звон колоколов храма лечат все живое и помогают избавиться даже от тяжкой хвори. А все потому, что именно в то время Бог видит каждого молящегося,
