развившуюся школьницу.
— Ну и как я тебе? — спросила она.
— Супер, — сказал Максим, пытаясь не пялиться на сильно открытую грудь.
— А на голове? — поинтересовалась она.
— С хвостом было лучше, — честно признался историк.
— А вот так? — спросила Яна, нахлобучив на нос круглые черные очки.
— Ужас, — действительно ошарашенный ее преображением из положительного и благожелательного сотрудника охраны в девчонку — хулиганку.
— Даньке особенно не нравится, когда я делаю такую прическу, — довольно сказал девушка. — Пойдем, примем для храбрости и порадуем пресветлого князя-императора.
— Не слишком ты его любишь, — заметил Максим, когда они поднялись на второй прогулочный уровень, состоящий из 2 остекленных проходов около занимающей весь центр этажа емкости бассейна.
Это место популярностью не пользовалось. Люди предпочитали находиться пятью метрами выше, где располагались публичное купальни с настоящим песком, открытыми кафешками, кабинками для переодевания и прочих интимных дел.
Там кипела жизнь, а тут было тихо и безлюдно. Широкая галерея пустовала. Шаги раздавались неестественно громко, эхо заставляло приглушать голос.
— Есть за что, — заметила Яна. — С моими желаниями он не считается. Я сначала думала, что он в меня влюблен, даже подумывала предложить ему себя, чтобы он успокоился. Но, увы, все оказалось гораздо хуже… Добрый дядя Даня, видимо, не хочет заниматься этим, ни с кем, кроме своей жены. Однако он заботливо подсовывает мне кавалеров, в надежде осеменить, и посмотреть, какую неведомую зверушку вырожу.
— Странно это… — сказал историк, прилагая все усилия, чтобы не сболтнуть лишнего.
— А он тебе разве не говорил? — невинным тоном поинтересовалась девушка. Она остановила его, взяла за руки.
— Нет, — стараясь казаться искренним, ответил Максим.
— Врешь ведь, Макс.
Амазонка прижалась к нему грудью, с улыбкой заглядывая в глаза.
— Правда, не знаю, о чем ты.
— Молодец, — сказала она. — Это у тебя что — профессиональное?
— Ей Богу, не понимаю.
— Ладно, — сказала Яна. — Если тебя выгонят из ВИИРа, перебирайся к нам, будешь помогать мне, за зверями ухаживать и мантру им читать.
— Спасибо, я подумаю, — ответил Максим.
— Соглашайся, — почти серьезно предложила ему девушка. — Мы с тобой чем-то похожи. Оба мы ненормальные, оба не от мира сего. А главное — только у нас получается читать эту абракадабру так, чтобы она действовала на зверей.
— Неужели? — искренне удивился он.
— Увы.
— Давай, я по вечерам буду приезжать? — сам того от себя не ожидая, спросил Максим.
— Приезжай. Но только читать мантру, — серьезно сказала амазонка. — А к тому, о чем ты подумал, мы вернемся через год — полтора. И вот что… Хочу, чтобы ты понял. Я просто маленький эксперимент императора, последняя надежда загнивающей империи. Так что ты, немного подождешь, успеется выполнить общественно полезное дело…
— Зачем ты так об этом говоришь? — удивленно-обижено поинтересовался Максим.
Он отвернулся от Яны, глядя на пылающий горизонт.
— Я не умею любить, — сказала амазонка. — Я не чувствую привязанности ни к кому, кроме больших, пушистых кошек. Император сделал меня такой, когда дал мне то, что я имею.
Теперь он ждет, какой практический результат будет из этого. Бессмертные, неспособные в случае необходимости размножиться, — это нонсенс. А больше всего, доброго Даню интересует, передается ли способность к вечной жизни по наследству.
Наш император имеет так мало настоящих сторонников, что с удовольствием завел бы расу, преданную на генетическом уровне его джиханскому величеству.
Так что мне вменено в обязанность, найти подходящего кавалера, позволить поставить себе маленькую противную клизму. А затем дать мерзкому червячку внутри меня превратиться в противную, беспомощную, орущую обезьяну, — самую большую обузу из тех, что может взвалить на себя женщина.
Яна стала рядом, глядя на колдовской, вечный закат.
— Я никогда раньше не слышал, чтобы женщина такое говорила, — качая головой, будто пытаясь не дать словам амазонки войти себе в уши, сказал Максим.
Помимо своей воли он почувствовал, какая обида и боль исходят от нее.
— Я ценю, что в свои 455 лет без всяких усилий выгляжу шестнадцатилетней девочкой. Ценю, что могу делать такие вещи, какие ты, мой миленький, даже представить себе не в состоянии. Я радуюсь тому, что чем дальше, — тем совершенней я становлюсь.
Но, черт возьми, временами я чувствую себя подло обокраденной. В такие моменты — особенно… Когда понимаешь, что даже все мое кокетство и непосредственность — это от головы, хорошо отрепетированная постановка.
— Зачем ты мне об этом сказала? — чувствуя, как обрушивается что-то внутри, спросил историк.
— Ты сумел задеть что-то внутри, а значит, сделал больно. Но не расстраивайся, это ненадолго. Извини, что заговорила об этом. И не надо тешить себя напрасной надеждой. Но скажу тебе честно, пожалуй, лучший из всех, кого предложил мне император.
Девушка легонько дотронулась своими губами до щеки историка, потом замерла, положив голову ему на плечо.
Максиму пришлось вспомнить, что он был профессиональным психологом и не должен обижаться на больных.
— Пойдем куда-нибудь, — предложил он, и Яна с готовностью подчинилась.
Они, не говоря ни слова, бесцельно побрели по коридору к подъемнику, чтобы забраться на этаж выше.
Максим периодически чувствовал на себе виноватое внимание Яны.
— Знаешь, давай не будем тусоваться среди гостей, — вдруг предложила она. — Лучше вернемся в верхний коридор и послушаем, как император развлекает своих подружек.
— Давай, — согласился Максим.
Ему подумалось, что брести в виде памятника мировой скорби мимо чужого праздника жизни выглядело бы нелепой просьбой о помощи, обращенной к тем, кому принципиально нет до него никакого дела.
Они опять полезли в трубу тоннеля. На этот раз у Максима уже не кружилась голова от прикосновения к телу девушки.
Яна, казалось, была огорчена переменой к ней своего нового знакомого. Она выглядела задумчивой и печальной. Величко вдруг понял, что все его навыки психолога в этом случае просто непригодны — красивая, сексуально привлекательная девушка, по — сути, не была человеком, всего лишь плодом генетических и психоволновых манипуляций с рожденным женщиной существом.
Какое-то время эта мысли преследовали историка, ставя заборы вокруг очевидной привлекательности амазонки, пока Максим не сообразил, что дело здесь совсем не в Яне.
Пока в нем кипела жестокая внутренняя борьба, амазонка тихонько открыла дверь и устроилась на узеньком карнизе без перил, непринужденно свесив ноги над двадцатиметровой бездной.
Она знаком пригласила Максима располагаться. Историк, совершенно забыв, как он боится высоты, сел рядом.
Величко было все равно. Его разум активно боролся со злобой, гася всплывающий из глубины негатив. Эта война закончилась тем, что историк признал, что ничего умного в построениях, уличающих и
