— Я согласна, — со вздохом ответила медсестра.
Когда она ушла, Конечников вернулся к креслу, — далеких прогулок ноги пока не выдерживали. Смахнул с сиденья и спинки желтые осенние листья, устроился удобней и включил антигравитаторы, поднимая тележку в воздух.
Федор чувствовал себя паршиво от того, как он заставил просить и унижаться Викторию, которая заботилась о нем и ублажала в меру сил, сообразно своим представлениям о том, что нужно мужчине от женщины…
Конечников подумал, зачем он так поступает с полковником, который хоть и был сволочью, но ему лично ничего плохого не сделал. Эти мысли долго не давали ему покоя, пока он со скоростью пешехода пробирался над верхушками деревьев парка.
Он выбрал беседку, чтобы иметь укрытие на случай дождя, и принялся читать. Это была очередная книга из спецхрана и судя по-всему последняя, которую самозваный Управитель прочтет здесь.
С той поры, как он узнал печальную историю цареградского правителя, Конечников читал до самозабвения о давно прошедших годах золотого века, когда люди были спокойны и невозмутимы, не испытывали проблем с жильем, едой и сексом.
Федор забыл, что хотел подробней узнать про то, что случилось на Амальгаме. Он не мог жить без рассказов об эпохе джихана, светлом пятне среди темных будней, наполненных погоней смертных «человеков» за иллюзорными победами и материальными благами.
Снова и снова оказываясь в сияющем мире Князя Князей, он испытывал сожаление о времени, в которой слово «смерть» было лишь пустым звуком, а столь значимое в иные времена стремление достигать, добиваться, переживать и наслаждаться — младенческим лепетом незрелого разума. Всякий раз, Федор понимал неразумность своего решения об уходе из этого чистого, удобно устроенного мира.
Сегодня Конечникову попался роман о смене эпох. Древний автор, явно страдающий синдромом ненужности, от первого лица расписывал страдания человека, вынужденного оставаться молодым на протяжении сотен лет.
При этом, по собственным понятиям, герой отнюдь не желал себе ничего плохого. В то далекое время границы между жизнью и смертью были размыты, зыбки. Живые пировали вместе с призраками, занимались любовью и просто жили рядом с ними, воспринимая их как нормальных, полноценных существ. Призраки могли вновь обрести тело, пройдя реинкарнацию, и сохранив при этом свою личность.
Поэтому герой досадовал, что ему приходится следовать обязательному для всех рационалистическому подходу с иссушающим самоанализом и техниками контроля эмоций, чтобы поддерживать в порядке бренное тело, которое во все времена было лишь дешевым, легко сменяемым орудием для получения чувственных наслаждений.
Федор вспомнил, как только что у него в ногах валялась красивая девушка, умоляя дать то, от чего отказывались пресыщенные идиоты тех времен, и чуть не разорвал старинный раритет с досады.
«Подумать только, от чего страдал придурок», — пронеслось в голове Конечникова. — «Много таких было. Они страдали, отказывались, старались забыть, чтобы потешить свою значимость. Решили, наконец, проблему, дебилы… А теперь их потомки их проклинают и мечтают снова вернуть то, от чего отказались эти зажравшиеся уроды — эмоционали».
Древние книги, прочитанные им, обыкновенным артиллерийским капитаном, знакомым с историей по краткому курсу для кадетов, дали совершенно неожиданный для забитого, чинопочитающего века, взгляд на правильное, позволительное и полезное.
Бывшего жителя Амальгамы в самое сердце поразила идея независимой от остальных жизни, в которой изобилие было нормой, а спокойствие и созерцательность законодательно предписаны гражданам Обитаемого Пространства.
Федор размышлял о времени, которое он мог бы потратить на себя, о том, как много книг прочел бы, в скольких проблемах разобрался… Но принятый в государствах Семицарствия порядок обязывал большую часть дня проводить в служении государству. И не просто отбывать время — позволять машине угнетения высасывать из себя силы и саму жизнь. Делать работу, от которой общество «тирана» было избавлено самим фактом правильной организации. Добровольно ограничивать себя в понимании миропорядка, чтобы не выскочить за пределы дозволенной нормы.
«И ведь как протестовали», — с досадой подумал Конечников. — «Заваливали землю своими и чужими трупами, но все же добились гибельной для системы разбалансировки».
Конечникову вспомнились организованные для таких извращенцев (тут он полностью соглашался с точкой зрения тогдашнего официоза), лагеря в пустынных областях удаленных планет — последняя отчаянная попытка системы спасти от психического заражения нормальных людей.
Это было началом конца, плацдармом для желающих потешить свои чувства и пожить тяжелой, полной лишений жизнью.
После этого никакие меры не смогли остановить победное шествие любителей смолы и скрежета зубовного. Особенно после того, как Даниила I убили заговорщики.
Император немного не успел… Конечников прочитал, что Проклятый практически закончил на окраине Галактики, у одной из звезд созвездия Золотой Рыбы, строительство Колокола Смерти. Это устройство с дальностью действия в десятки парсек, предназначалось для избирательного уничтожения эмоционалей, не трогая милых сердцу императора созерцателей, лентяев и философов.
Конечникову стало ясно, зачем на ныне разрушенной орбитальной крепости над Солейной было такое мощное вооружение…
Распад империи был лавинообразным. Система материальных взаимодействий деградировала вместе с людьми. По мере того, как все больше и больше тон в обществе задавали «живые и чувствующие», все хуже работали подземные заводы и средства распределения.
В практику вошли товарно-денежные отношения между людьми, породив все прелести этого образа жизни от эксплуатации человека человеком до разрушения среды обитания. Все это происходило на фоне взрывообразного роста численности населения на планетах.
Двуногая саранча с энтузиазмом принялась плодиться, жрать, заваливать отходами и вытаптывать миры Галактики. Вскоре людям пришлось напрягать все силы для того, чтобы просто поддерживать свое существование. Ожесточенная конкуренция, постоянные битвы за лучшее место, собственность, партнера и просто кусок хлеба стали смыслом существования.
Когда народ спохватился, оказалось, что большинству стало жить хуже. А потом и вовсе стало нестерпимо плохо. Новая элита приняла все меры, что падение по спирали продолжалось до самого дна.
Новый порядок утверждался силой оружия и подлым, изматывающим психотеррором, рассчитанным на то, чтобы люди добровольно забыли о своих правах и свободах, которыми пользовались в прежние времена, в надежде, что их оставят в покое.
Уже после двухсот лет правления «живых и чувствующих», в освобожденном от «диктатуры» Обитаемом Пространстве вновь были расконсервированы станции прослушивания мыслей, но отлавливали они теперь тех, кто не горел желанием «страдать и наслаждаться».
Дальше стало совсем плохо. Восторги эмоционалей по поводу неограниченной возможности предаваться страстям, сменились ужасом. И было от чего прийти в отчаяние. Продолжительность жизни резко упала. Человеки стали изнашивать свои тела за 100–120 лет, но не это было самым страшным.
Вновь инкарнированные все тяжелее и тяжелее вспоминали свои прошлые жизни, пока в один прекрасный день вечность кончилась — богатства знаний и опыта, накопленного за долгие годы иных воплощений, перестали быть доступными новой личности.
После краткого периода паники проблема была решена крайне просто — реинкарнация была объявлена научной теорией, а потом и просто вымыслом, сказкой невежественных предков. Хотя невеждами по-праву можно было называть новых двуногих, запертых в границах между рождением и смертью.
Даже реформированная православная церковь отказалась от концепции постоянного возрождения, заменив исканием царствия небесного за одну земную жизнь, как альтернативы адскому пламени, которое непременно ожидает изначально грешных потомков Адама и Лилит.
Теперь в закрытых библиотеках оказывались работы, в которых сравнивались интеллектуальные,
