нерешительно и жалко, точно заглядывая в колыбель больного ребенка, и не сразу выпрямился. - Это... все?.. Четверо солдат в измазанных землей, захлюстанных шинелях, грубо, буйно заросшие щетиной, с автоматами на коленях, расположились под плетнем на дворе, жадно затягивались; напротив, держа кисет, присел на корточки часовой. - Бульбанюк... и офицеры... - начал полковник, но голос осекся, и он замолчал, перхая горлом. Ермаков заговорил устало и жестко: - Я прошу, вопросы мне не задавайте. Я не отвечу на них. Пока вы не ответите. Где наступление дивизии? Где поддержка огнем? - Что я могу тебе ответить? - вполголоса сказал полковник. - Приказ был отменен... С неприязнью к этому тихому голосу Ермаков смотрел на полковника в упор неверящими глазами, болезненно горевшими на его темном, исхудалом лице. - Отменен? Как отменен?.. Черная тоска была в этой низенькой комнате, забитой лиловым сумраком; и прежняя, острая, ноющая боль подступила, вонзилась в грудь, сжала его горло, как тогда в лесу, когда он готов был на все. Голос полковника звучал как через ватную стену, и он неясно слышал его: вся дивизия переброшена севернее Днепрова; два орудия Кондратьева лишь поддерживали батальон; не было связи, посланные к Бульбанюку разведчики, вероятно, напоролись на немцев; ни один не вернулся, они шли с приказом держаться до последнего, чего бы это ни стоило; от батальона Максимова осталось тридцать человек, два офицера. Максимов погиб... Ермаков выслушал, не прерывая, враждебный, непримиримо чужой, губы стиснуты, воспаленные глаза прищурены, а правая рука механически гладила под шинелью левую сторону груди, где была боль, и боль эта, что появилась в лесу, не утихала, обливала его ледяной тоской. Он спросил через силу: - Значит, Иверзев... знал положение в батальоне?.. Полковник, насупясь, ответил: - Так сложилась обстановка... Ермаков проговорил: - Я был в батальоне в момент его гибели, и я хотел бы видеть полковника Иверзева. Где сейчас... дивизия? - Дивизия на плацдарме под Днепровом, штаб в Новополье. Но без меня ты не сделаешь ни шагу Теперь и мне нечего делать в этой хате. Нечего... - И спросил некстати: - Водки хочешь? - Нет. Вот возьми сумку и документы Бульбанюка. И ордена Жорки. Документы Прошина я сам передам в артполк... Были поздние сумерки, когда они въехали в Новополье - прибрежное село, расположенное в сосновом бору. Несло запахом дождя из-под дымных туч, клубившихся над бором, от шумящих в этих тучах верхушек сосен, от песчаной дороги среди темных хат с фиолетовым блеском в стеклах, отражавших ненастное осеннее небо. Безлюдно было на улицах, и только озябшие часовые несколько раз требовательно останавливали 'виллис' на перекрестках. Полковник Гуляев молчал, молчал и Ермаков, усилием воли пытаясь обрести душевное равновесие, которое так необходимо было ему в предстоящем разговоре с полковником Иверзевым. Но этого равновесия не было: после вчерашней ночи все сместилось в его душе, и он ничего не мог забыть. - Здесь останови, - раздался голос полковника Гуляева, и потом: Часовой! Штаб дивизии? В этой хате разместился комдив? Ермаков увидел синеющую под луной пустынную улицу; 'виллис' нырнул в придорожной канаве, вплотную притерся к палисаднику, за которым протяжно пели на ветру сосны, под ними черно отблескивали стекла хаты с крыльцом, и фигура часового приближалась по песчаной дорожке к 'виллису'. Полковник Гуляев покряхтел, вылез из машины, в раздумье оглядел погашенные окна, спросил неопределенно: - Спят в такую рань? - Недавно с передовой вернулись. Цельный день там были. Должно, отдыхают, товарищ полковник, - ломким баском ответил часовой. - Вроде жена к командиру дивизии приехала. Да вон адъютант, на сеновале спал, кажись. Товарищ лейтенант, к вам! - крикнул часовой, отходя за машину. Из глубины двора, из клуни, шел, покачиваясь спросонок, адъютант Иверзева, - шинель внакидку, красивое лицо помято, - видимо, не поняв в чем дело, он пробормотал, передергиваясь в судороге зевоты: - Пакет, да? Давайте. Гуляев с неудовольствием пожевал губами. - Лейтенант Катков, доложите полковнику: командир полка Гуляев и капитан Ермаков. - А! Это вы! Полковника? - И адъютант, уже осмысленно вглядываясь в Ермакова, заговорил торопливо:- Полковник только с передовой. К нему приехала жена. Приказал тревожить только в случае пакета. Но я сейчас, минуточку... Адъютант взбежал на крыльцо. Ермаков, чувствуя знобящую боль в груди, по-прежнему молчал. Полковник Гуляев упреждающе проговорил: - Что ж, ты доложить обязан. Но без горячки. Спокойно. Только спокойно. - Я вас не подведу, товарищ полковник, - ответил Ермаков, усмехнувшись. - Не волнуйтесь. Тягуче гудели сосны в палисаднике, со скрипом, с деревянным стуком задевая ветвями крышу, а над нею и двориком то набухало темнотой, то лунно светлело, разорванным дымом неслось ноябрьское небо. Затем в доме произошло оживление, вспыхнул свет в двух окнах, за стеклом скользнула тень адъютанта, и вскоре послышался приближающийся к двери полнозвучный, сильный голос Иверзева: 'Почему не узнали?' Дверь открылась, и на крыльцо шагнул полковник Иверзев, высокий, возбужденный, в длинном стального цвета плаще; волосы его занесло ветром набок. - Капитан?.. Ермаков? - воскликнул он изумленно. - Откуда вы? И полковник здесь? Слушаю, слушаю вас!.. Возбуждением, непоколебимым здоровьем веяло от молодого, полного лица, от сочного голоса, от прочной, большой фигуры уверенного в себе человека; и глаза его, которые, очевидно, так нравились своей холодной синевой женщинам, блестели сейчас настороженно-вопросительно. 'Да, это тот Иверзев, - подумал Ермаков. - Тот, который отдавал приказ!' - Я вывел батальон из окружения, товарищ полковник, - сказал Ермаков, взойдя по ступеням на крыльцо. - Я вывел батальон... в составе пяти человек, в числе которых один офицер. Но меня не удивляет эта цифра, товарищ полковник! И вас, наверно, тоже. Батальон дрался до последнего патрона, хотя вы, товарищ полковник, мало чем помогли нам... - Что за тон, капитан Ермаков? - перебил Иверзев, сдвинув брови. Полковник Гуляев! Объясните, в чем дело! Полковник Гуляев поспешил к крыльцу, заколыхал полами потертого плаща и, подбирая живот, привычно вытянулся, поднял умный, как бы убеждающий взгляд на Иверзева. - Капитан Ермаков командовал батальоном после гибели Бульбанюка и Орлова, - сказал он преувеличенно спокойно. Наступило короткое молчание. Иверзев мгновенно потух, потускнело возбуждение на лице, но, помедлив немного, он бросил на перила крыльца свою маленькую властную руку, переспросил с некоторой заминкой: - Вы говорите, пять... человек и один офицер? - И вдруг, пристально и твердо глядя мимо Ермакова, заговорил ровным металлическим голосом: Завтра, товарищи офицеры, будет взят Днепров. Полковнику Гуляеву, вероятно, известно, что в Городинск прибыло пополнение? Майор Денисов уже без вас заканчивает формировку новых батальонов. Вам немедленно отправиться туда. С капитаном Ермаковым. Сегодня ночью. Денисов знает приказ. Вы же, капитан Ермаков, напишите подробную докладную об обстоятельствах гибели батальона... Я вас больше не задерживаю! - Иверзев решительно оттолкнулся от перил крыльца, и, ни слова не ответив, хмуро поднес руку к козырьку полковник Гуляев. 'Что он сказал - пополнение? Да, да, конечно, разбитый полк будет сформирован. Да, да, дадут технику, дадут людей. Что ему до того, что застрелился раненый Бульбанюк, погибли Прошин, Жорка, братья Березкины... Докладную о них?..' - Простите, товарищ полковник, - сказал Ермаков, не в силах сдержать себя. - Вы надеетесь, что моя докладная воскресит батальон?.. Ермаков выговорил это и будто оглох от собственного голоса, доносившегося до него как из душного тумана, и, в ту секунду отчетливо понимая и чувствуя, что правда, которую он скажет сейчас, будет стоить ему очень дорого, он с неприязненной резкостью договорил, разделяя слова: - А мы там... под Ново-Михайловкой думали не о пополнении и докладных... О дивизии, о вашей поддержке думали, товарищ полковник. А вы сухарь, и я не могу считать вас человеком и офицером! - Что-о?.. - Иверзев сделал шаг к Ермакову, в его раскосившихся глазах, горячо блеснувших на белом лице, выразился несдержанный гнев, а пальцы правой руки нервно сжались в кулак, ударили по перилам. Замолчать! Под суд отдам! Щенок!.. Под суд!.. - И, внезапно, вмиг остановленный самим собою, хрипло выговорил надломленным голосом: Попросите извинения, капитан Ермаков. Сейчас же, немедленно! Растворилась дверь, в проеме света метнулась неясная тень адъютанта; на крик бежал часовой по дорожке, придерживая на груди автомат, и полковник Гуляев, кинувшись на крыльцо, схватил Ермакова за рукав шинели, затряс его, весь налитый тревогой, задыхаясь тяжелой одышкой: 'Что ты делаешь?' Но в тот момент Ермаков соображал удивительно спокойно и сначала несколько поразился тому, что и адъютант, и полковник Гуляев вроде бы чувствовали вину именно его, Ермакова, а не Иверзева, и, тут же трезво поняв причины этого, поняв, что случившееся между ними виделось со стороны предельно страшным, усмехнулся, сказал: - Я не чувствую за собой вины, товарищ полковник... И, сбежав по ступенькам крыльца, прошел мимо часового, машинально отступившего с тропинки, мимо испуганно притихшего шофера к 'виллису'. - Что ты наделал, капитан Ермаков? Понимаешь, что ты натворил? повторял, задыхаясь, полковник Гуляев. - Соображаешь? Нет?.. - Если он прав - отвечу перед трибуналом, - неприязненно проговорил Ермаков и влез в машину. - Я готов, товарищ полковник... Полковник Иверзев, взволнованный, сразу обрюзгший, ходил из угла в угол по комнате, сцепив за спиной пальцы. Безмолвие затаилось в штабе, шелестел дождь по стеклам, скатывался струями, изредка что-то шуршало в соседней комнате - не то вкрадчивые шаги адъютанта, не то капли постукивали в стены дома. Лидия Андреевна сидела на кровати, в полусумраке проступало нежное, молодое лицо, светились изумленные глаза. Она молча клонила круглую шею,
Вы читаете Батальоны просят огня
