Глава двадцать четвертая
Яттмур собиралась посвятить дельфина в ту беду, которая стряслась с Грином, на голове которого поселился гриб. Но ввиду того, что таланта рассказчицы у нее никогда не было и она не знала, как строить повествование и выбирать самые важные детали, она попыталась изложить дельфину всю историю своей жизни с самого ее начала, до теперешнего положения от самых времен детства, когда она обитала вместе с пастухами на опушке Леса у подножия Черного Зева. Далее она постепенно добралась до появления Грина с его тогдашней подругой Поили, потом рассказ добрался до гибели Поили, вслед за чем она, как могла, описала их мучения и странствия и все это до той поры, пока тяжкая судьба, подобная океанским валам, не выбросила их на брега Большого Склона. Она рассказала о том, как у нее родился здесь сын, Ларен, и что, по ее мнению, с ее сыном задумал сотворить сморчок.
В течение всего ее рассказа дельфин молча возлежал на своем валуне, имея вид подчеркнуто безразличный и отсутствующий, свесив вниз длинную нижнюю губу, обнажив оранжевый полукруг своих зубов. Неподалеку от дельфина отдыхали лежа на траве бок о бок со стоящим, словно высеченная из камня статуя, сутулым носильщиком, по-прежнему держащим над головой пару неподвижных рук, две татуированные женщины, не обращающие на происходящее никакого внимания. Дельфин ни разу даже не взглянул ни на одного из своих спутников; в течение всего рассказа Яттмур его взгляд блуждал по небесам.
Когда Яттмур наконец завершила свое повествование и смолкла, Содал-Йе сказал так:
– Ты сумела заинтересовать меня, женщина-мать. Твоя история жизни показалась мне самой любопытной из всего, что я слышал до сих пор, а я, поверь, многое слышал на своем веку. Складывая вместе истории жизни всех встреченных мной созданий – обобщая и сплавляя их в горниле моего могучего разума – я создаю истинный образ окружающего нас мира, находящегося в последней стадии своего существования.
В ярости Яттмур вскочила на ноги.
– Сейчас я сброшу тебя с твоего дурацкого насеста, наглая рыба! – воскликнула она. – Это все, что ты собирался мне сказать, когда прежде предлагал помощь?
– А вот и нет, потому что я могу сказать тебе гораздо больше интересных вещей, глупая маленькая самка человека. Я говорю так, потому что твоя беда, на мой взгляд, настолько невелика, что для меня как будто бы и не существует вовсе. В своих странствиях мне уже доводилось встречать на своем пути такого рода созданий, разумных сморчков, и хотя они необыкновенно умны, у них все же есть несколько уязвимых мест, которые мой разум сразу же смог обнаружить.
– Прошу тебя, Содал, быстрее говори, что можно сделать.
– Тебе я могу посоветовать только одно: если твой муж Грин требует, чтобы ты отдала ему вашего сына, ты должна ему повиноваться.
– Но я не могу это сделать!
– Ха, но ты все-таки должна поступить так. Другого пути нет. Подойди поближе ко мне, и я объясню тебе, почему ты должна так поступить.
План дельфина Яттмур совсем не понравился. Однако за высокопарностью, заносчивостью и помпезностью рыбы лежала непоколебимая уверенность в своих силах; уже сам тот небрежный вид, с которым он выцеживал слова своего плана, словно пережевывая их, уже одно это делало их неопровержимыми; поэтому Яттмур прижала к себе Ларена изо всех сил и, наконец, согласилась.
– Но я не могу пойти в пещеру и сама отдать ему ребенка, – заявила она.
– Тогда прикажи своим толстопузым привести сюда твоего мужа, – предложил дельфин. – И поторопись. Я странствую под звездой моей Судьбы, планам которой очень мало дела до творящихся с тобой столь незначительных бед.
Над горой разнесся глухой удар грома, словно бы некое верховное и могущественное существо поставило точку, согласившись со словами дельфина. Яттмур в волнении подняла лицо к солнцу, вокруг которого все еще трепетали огненные крылья, потом повернулась и двинулась переговорить с толстопузыми.
Толстопузые нежились в мягкой грязи, обнявшись и болтая. Когда Яттмур появилась во входе в пещеру, один из толстопузых взял в руку пригоршню земли и камешков и бросил в нее.
– Раньше бывало, ты не ходила к нам в пещеру, никогда не входила в пещеру, или не хотела входить в пещеру, а теперь ты ходишь к нам, жестокая нижняя леди, но теперь уже слишком поздно! Тот странный человек из племени бери-тащи теперь у тебя в друзьях, но он плохой и мы не хотим с ним знаться. Бедные толстопузые щепки не хотят, чтобы ты к нам сюда ходила – или они попросят милых острозубых богов разорвать тебя острыми зубами на куски.
Яттмур остановилась на пороге пещеры. Злоба, разочарование, непонимание, все разом поднялось в ней.
– Если вы думаете, что со мной можно так говорить, то ваши беды только начались. Знаете, а я ведь хотела быть вам другом.
– Ты виновата во всех наших бедах, во всем, что случились с нами! Быстро, уходи от нас прочь!
Яттмур попятилась, потом повернулась и зашагала к пещере, в которой лежал Грин, слыша, как за ее спиной кричат ей что-то вслед толстопузые. О чем они кричали и каким был их тон, оскорбительным или извиняющимся, она так и не разобрала. В небе блеснула молния, отбросив на камни ее быструю тень. На ее руках завозился ребенок.
– Лежи тихо! – быстро приказала она, укладывая его у подножия валуна дельфина. – Он тебя не обидит.
Грин лежал у задней стены пещеры, там же, где Яттмур последний раз видела его. Отблеск молнии пробегал по коричневой маске, в которую было заключено его лицо и в расселинах которой блестели его глаза. Она видела, что Грин смотрит на нее, хотя при ее появлении он даже не двинулся с места.
– Грин!
Он ничем не показал, что слышит ее слова, не пошевелил ни рукой, ни ногой.
Дрожа от напряжения, разрываясь между ненавистью и любовью к своему мужу, в нерешительности она наклонилась к нему. Когда у входа в пещеру блеснула молния, она взмахнула рукой перед глазами, словно бы для того, чтобы отогнать молнию прочь.
– Грин, я принесла тебе ребенка. Ты можешь взять его, если хочешь.
Голова Грина пошевелилась.
– Выйди на свет – я оставила Ларена снаружи; здесь, в пещере, слишком темно.
С этими словами, Яттмур распрямилась и повернувшись, вышла из пещеры наружу. В ее груди поднялась тошнота, когда она представила себе, насколько жалкой и ничтожной является в руках злого гения человеческая жизнь. Как тяжки переживания этой жизни. Внизу, на близких к долине сумрачных склонах горы, играли отблески света, от которых у нее только еще больше кружилась голова. Бери-тащи все еще лежал на своем валуне; в отбрасываемой им тени стояли горшки, теперь уже без еды и воды; в отдалении застыл словно статуя носильщик дельфина, с задранными к небу руками, с опущенным долу взглядом. Яттмур тяжело опустилась на землю возле дельфина и горшков, опершись спиной о крупный камень, положив себе на колени Ларена.
Вскоре из пещеры появился Грин.
Медленно и неуверенно, на подгибающихся ногах, он направился к ней.
По ее лбу стекал пот, но что было причиной влаги на ее лбу, волнение или жара, она не могла сказать. Страшась взглянуть на коричневую бугристую маску, покрывающую лицо ее мужа, Яттмур закрыла глаза, снова приоткрыв их после того, когда почувствовала, что Грин уже стоит рядом, и уже неотрывно глядела на него, склонившегося над ней и Лареном. Довольно гукая, Ларен протянул к отцу ручки, ничем не выдавая своего страха.
– Какой умный мальчик! – проговорил Грин чужим голосом. – Скоро ты станешь выдающимся ребенком, ребенком-чудом, и я никогда не покину тебя.
Руки и тело Яттмур задрожали так сильно, что она не могла удерживать Ларена. Грин низко нагнулся к ней, опустившись на колени и приблизив к ней свою голову настолько, что она услышала кисловатый запах, исходящий от него. Она прикрыла от ужаса глаза и сквозь частокол длинных ресниц вдруг увидела, как
