Я был свиньей целую вечность. Пока я не услышал где-то далеко, в вышине, над собой четкий ледяной голос, говоривший: «Раз. Ты поднимаешься из грязи. Два. Ты чувствуешь тепло. Три. Ты ощущаешь свои руки, свои ноги, свое тело. Ты человек. Четыре...»
На счет «пять» я открыл глаза и заплакал.
Архип сидел на четвереньках на полу своей палаты. Стояла глубокая ночь. Ленька Суслик не спал. Он с сожалением глядел на Архипа, лежа на боку на своей скрипучей, звенящей всеми пружинами койке. Суслик понял, что Архип пришел в себя, и тонким голосом промямлил:
– Архи-и-ипка... Ну ты даео-о-ошь...
– Что я даю?..
Речь не повиновалась ему. Ему хотелось хрюкать, чесать грязный бок о выступ железной коечной ноги.
– А то... Приволокли тебя санитары... Степка кинул на пол тебя, как мешок... А ты – то на животе ползешь, то на четвереньки встаешь, и храпишь, мужик, ну чистый порося!.. И повизгиваешь, натурально!.. Все тут у нас обмочились от хохота... А потом всем тебя – жа-а-алко стало... Мы поняли, что ты, парниша, умом-то вправду тронулся... Или тебя – тронули... Солдат курить в туалет ушел, с горя... И целый час из очка не вылазил... чтоб тебя, значит, не видеть такого...
– И... долго я так был?..
– Да ну как тебе сказать... – Суслик смущенно завозился на койке, натянул простыню под подбородок. – Прилично... Не жрал ничо, конечно, не пил... Только по полу катался и хрюкал... А потом пришла эта... наша государыня... И штой-то такое над тобой стала то ли читать... то ли считать... Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять...
В коридоре, уже далеко, затихал стук каблуков: цок-цок, цок-цок.
– Алло... Алло!..
– Это я.
– Ты?..
– Ты...
– Ты хочешь меня?..
– Неистово.
– Скажи мне...
– Я хочу тебя.
– Не так!
– Ты хочешь, чтобы я сказала тебе: я люблю тебя?
– Я не хочу, чтобы ты думала, что я этого хочу. Скажи сама.
– Ты дурак.
– Почему?!
– Потому что хочешь, чтобы все было сказано словами. Ты хочешь меня?
– Да!
– Ты любишь меня?..
В трубке повисла, как гроздь иерусалимского винограда, тишина. Каждый из них хотел, что бы тот, другой, первым произнес три слова, складывающиеся в земное заклятье. Каждый ждал: вот сейчас он скажет. Вот сейчас она выдохнет.
– Да. – Он поступил как мужчина. Он сказал первым. – Я люблю тебя, Ангелина. У меня это впервые.
– Не ври!
– Я не вру.
– Если не врешь – прекрасно.
– А ты?!
Тишина заклеивает липким пластырем рты. Тишина лезет в уши назойливо, неотвязно.
– Я? У меня было сто мужиков, Хайдер. А может, тысяча. Я не считала. Можешь гордиться. Я этого никому не говорила. – Тишина, пауза, задыханье. – Я люблю тебя.
Когда этот грязный пьяница подвел Дарью к скамейке, Ангелина поразилась ее оригинальной, отнюдь не трущобной, не простецкой красоте. В девушке светилась, как огонь в старинной лампе, странная тайна – то ли Восток печально мерцал в узких глазах, глядящих прямо перед собой остановившимся, навек холодным взглядом, то ли она все-таки немного видела, чувствовала свет – и все ее лицо тянулось к этой крохе света, туда, ввысь, за ней, – и эта длинная лебединая шея, эти ножки, привстающие на цыпочки, будто стоящие на пуантах... Девочка не проста, решила Ангелина. В девочке – как пламя в светильнике – тайна. Какая? Неужели она, психолог и гипнотизер с огромным стажем, ее не разгадает?
На миг она подумала: неслучайно привел эту слепышку сюда Нострадамий. Пьяница – абсолютный юродивый, он не понимает, что от слепоты не вылечивают. Слепые глаза можно оперировать, и то не всегда операция бывает с удачным исходом. Она не хирург-офтальмолог. Но дело не в этом. Она чувствует – вовсе не в этом.
– Так, так. – Ангелина постаралась придать своему голосу как можно более доверительные, ласковые интонации, чтобы девочка сразу расположилась к ней. – Вас зовут...
– Дарья. – Она ответила сразу, необычно низким голосом, будто бы актерски поставленным. Нежно, тонко улыбнулась. И сразу слепое лицо преобразилось. Нострадамий топтался рядом. Вскидывал головенку, как петух, глядел в небо. С неба лились солнечные лучи. Весна брала свои права властно, с ходу, врываясь в Москву дико и оголтело. Начались процессы над главарями скинхедов, которых удалось отловить в Хрустальную ночь. Искали предводителей помощнее. Не нападали на след. Конспирация в организации была разработана будь здоров. Газеты пестрели заголовками и шапками: «СЕНСАЦИЯ: НАЙДЕН ТОТ, КТО ДИРИЖИРУЕТ СИМФОНИЕЙ СКИНОВ», «ЗАДЕРЖАН ПРЕДВОДИТЕЛЬ ЧЕРНОРУБАШЕЧНИКОВ», «В МАЛЕНЬКОМ ЮЖНОМ ГОРОДКЕ ЗАДЕРЖАН НОВЫЙ ФЮРЕР...» Все это были обыкновенные газетные «утки». До Хайдера им было палкой не добросить. Хайдер беспрепятственно разгуливал по Москве, не собирался делать ноги ни в какой южный и ни в какой северный заштатный городишко, чтобы спасти свою драгоценную шкуру. Хайдер чувствовал себя надежно защищенным.
Ангелина сощурилась на солнце. Поглядела сверху вниз, с высоты своего роста, на двух странных людей, с которыми свела ее озорница жизнь: на городского сумасшедшего и на слепую с голосом Медеи.
– Так, дорогие мои. Что же мне с вами делать? Вот что. Едем ко мне. Дарья, я беру вас к себе домой. Моя машина за углом. Я вас сама поведу. – Ангелина крепко взяла ее за локоть и почувствовала, как девушка вся вздрогнула. – А ты, – обернулась она к юродивому, – проваливай! На тебе, выпей...
И она с изумлением глядела, как юродивый кидает на мокрый от подталого снега асфальт протянутые ею деньги. Ее доллары!
– Нет. Я поеду с вами, дамочка. С ней, – пьяница кивнул на Дарью. – Я ее одну не оставлю. Она ж беззащитная. Она все с тем парнем бритым ходила, с уродцем. А потом уродец исчез... сгинул. Может, его тоже отловили, как всех бритых тогда, после Ночи Убийств?!.. и она одна осталась, бродит... Без палочки ходит, как-то все наощупь чувствует... Все ощущает собой, телом... И я – ее – не оставлю... Не оставлю. Я с вами еду!
– Вот нахал! – Ангелина, держа Дарью за локоть, поглядела на Нострадамия чуть внимательней. – Будь по-твоему. Садись в машину. Только не воняй. Если от тебя будет вонять – вышвырну тебя прямо с балкона. Деньги подбери! Купишь своей Дарье колготки! Или нового уродца! На одну ночь! Ха-ха!
Все втроем они пробежали к ее «форду», стоявшему у Манежа, за углом. Ангелина пробормотала себе под нос: забавные типажи, и он и она, он – психотип мирного параноика, она... Судя по всему, Дарья – артистическая натура, сильно покалеченная людьми и жизнью. Ей основательно, хорошими острыми ножами, изрезали душу. У нее душа вся в шрамах, это чувствуется. Однако какая скрытая энергетическая потенция! Просто сгусток энергетики. Если ее высвободить, направить в нужное русло...
