«Любопытный человеческий материал, любопытный», – шептали красивые, розово-перламутровые губы, пока цепкие красивые гладкие руки вели машину, крутили руль, пока надменные кошачьи глаза цепко хватали дорогу, ловили огни светофоров. Дарья сидела тихо, как мышь, рядом с ней. Пьяница возился сзади, вздыхал.
– Сядь вот сюда, в кресло. Да-да, вот так. Откуда ты родом? Ты калмычка? Татарка?
– Я бурятка.
– О, почти монголка. Из знатного рода?
– Мой отец был ламой.
– Как романтично! А мать?
– Моя мать была самой богатой женщиной Улан-Удэ. Никто об этом не знал. Она застрелила моего отца. И режиссера Антона Михайлова, у которого я училась. И еще многих людей.
– О!
Ангелина переступила с каблука на носок. Полезла в бар, вынула бутылку кофейного ирландского ликера. Девочки любят сладкое. Она внимательней всмотрелась в ее лицо. Ну да, да! Как она раньше не догадалась! Ведь это же то самое лицо... ее, девчонки, сыгравшей китайскую принцессу Ли Вэй в нашумевшем михайловском фильме «Унгерн»! Она... как ее?.. ах, да: Дарима Улзытуева! Михайлов всюду появлялся с ней... кажется, она сама видела их обоих на какой-то сногсшибательной тусовке... все шушукались: глядите, вот пошел великий Михайлов со своей новой пассией, косорожей монголкой... старый до молодого охоч!.. не обижайте девочку, она и вправду талантлива...
Так, так. Дарима Улзытуева. Дарима, ставшая Дарьей. Ослепшая Дарима. Что ж, вот и один ларец приоткрылся. Что-то в другом? Не зря, нет, не зря она сюда, к себе домой, приволокла и девчонку, и ее бомжа.
– Когда похоронили Михайлова, его отец выгнал меня с его дачи, где мы жили. – Голос Дарьи был тих и ровен, будто бы она рассказывала сказку на ночь. – Я оказалась в подпольном борделе. Не хочу вспоминать. Зачем я вам это рассказываю? Можно, я пощупаю ваше лицо?
– Можно. – Ангелина подошла к ней, всунула рюмку с ликером в ее тонкие смуглые пальцы. – Осторожней, Дарья, здесь ликер. Его надо сразу выпить. – Она присела перед креслом, где сидела Дарья, на корточки. – Щупай. Пальцы – это сейчас твои глаза.
Ангелина закрыла глаза, когда чужие пальцы тонко, нежно, очень осторожно, медленно, потом все быстрее и быстрее стали ходить по ее щекам, векам, бровям; ощупали губы; тайной лаской чуть коснулись висков; снова упали вниз, к губам, и, когда вновь легли на приоткрывшийся рот, Ангелина не удержалась, повернула голову, захватила губами палец Дарьи. И прикусила зубами – не больно, чуть-чуть. Дарья вздрогнула. Отняла руку.
– Не бойся, я не сделаю тебе плохого. – Ее странно волновала эта слепая девочка. Она сказала, что работала в доме терпимости. Или это ее фантазии? У слепых часто бывает много фантазий. Она мнят себя теми, кем хотят себя видеть в своих снах. – Ну как я тебе? Посмотрела мое лицо?
– Да. Посмотрела. – Дарья побледнела. Глаза ее оставались неподвижными. – У вас очень красивое лицо. Но вы страшная.
– Да? Чем же это я так тебя напугала?
«Я знаю, чем. Тем же, чем и всех: волей и властью».
– Вы способны съесть человека.
«Вот это девка загнула!» Ангелина расхохоталась.
– Я не каннибал!
– Вы хуже. Вы утонченная хищница. Вы выедаете людей изнутри. Моя мать была хищницей грубой. Она просто выслеживала неугодных ей людей и стреляла в них. Она очень хорошо стреляла. Она была снайпер. А вы выгрызаете человека изнутри... съедаете его душу. Не знаю, может, я неправа, простите. Это все увидели мои пальцы на вашем лице.
– Что-то непохоже, чтобы ты просила прощения! – Ангелина внезапно задохнулась от наглости слепой шлюшки, которую она подобрала на улице. – Зачем тебя мне на шею навязал твой алкоголик-дружок?
– Он не мой дружок. Он мой друг. Он замечательный человек. Он говорит людям, что с ними будет.
Ангелина залпом выпила свой ликер. Дарья по-прежнему держала в руках рюмку. Она сидела в кресле застыв, как изваяние.
– И ты веришь этой брехне?!
– Я верю. Я вообще всему верю.
– И мне веришь?
– Вам? Тоже верю. Вы не можете скрыть себя от самой себя. И от меня не можете скрыть, как ни стараетесь.
Раскосое лицо девушки было невозмутимо. Ангелина начала свирепеть. «Кажется, это она надо мной ставит психологический эксперимент, а не я над ней. Кто кого тут прощупывает?! Кто кого гипнотизирует? Кто кого изучает?! Еще немного – и эта девочка начнет проверять меня классическими психологическими тестами!»
– Ты вообще всем веришь? Да? И тем, кто тебя обманет и предаст, да? И тем, кто тебе посулит одно, а преподнесет совсем другое? Кто скажет: там сладкий пряник, девочка, иди! – ты шагнешь, а тебе на шею накинут петлю? А в Бога ты веруешь?
– Верую.
– Иного ответа я и не ожидала! И в какого же? В Будду? В Христа? В Магомета? В Сварога?! Сейчас модно, между прочим, быть язычником! Или ты веруешь в своего собственного Бога? Это тоже модно! Сейчас есть модная фразочка: у каждого свой Бог! У тебя – свой?..
– Не говорите так громко. – Дарья поморщилась. – У меня уши болят. Раньше верила в Будду. Потом меня окрестили в Христа.
– Здесь, в Москве, крестилась? Кто тебя крестил?
Она сама не знала, почему она задала слепой этот вопрос.
– Отец Амвросий из Новодевичьего монастыря.
Черный вихрь. Вихрь мыслей. Эта девка! Откуда она знает?! Она подослана. Нет, все слишком правдоподобно! Сжаться. Улыбнуться. Ни в коем случае не выдать себя. Не вздрогнуть; не поинтересоваться отцом Амвросием. Как и не прозвучало это имя. Но оно все-таки прозвучало. А что, если самой задать ей вопрос?! О чем? О ком? Об Александрине. Спросить как бы между прочим: «А ты такую Александру Воннегут знаешь?» Откуда она может ее знать? Александра же не шастала по подпольным борделям Москвы. Она занималась иной проституцией и на другом уровне. Отец Амвросий! В миру Николай Глазов! Крестил эту слепую девку. Только ли крестил? Он же за милую душу жил с ней. Спал с ней. Ей ли не знать Амвросия. Амвросий отнюдь не сахарная голова. Он из монастыря сбежал – значит, уже расстрига. Под следствием был. Влетел за мальчиков. В метро сразу двух молокососов отловил – и – к себе домой. Не успел изнасиловать. Не успел и продать задорого куда надо. Один из мальчишек порезал его кухонным ножом, и сбежать удалось обоим. Как он выпростался из-под суда? Уметь надо. Дружить надо с теми, кто дает хороший выкуп судьям. С Ангелиной Сытиной надо дружить. Тогда она отвалила за Амвросия – сколько тысяч долларов? Она не считала. Это девке знать не надо. Это ее личное дело. С Амвросием она тоже спала. Одну ночь. Как со всеми. Как со всеми, кроме Хайдера. С ним она уже провела три ночи. Девка, ты подсадная утка или нет?!
– Значит, ты крещеная. – Ангелина мило улыбнулась, будто бы Дарья могла видеть ее улыбку. Не глядя, нащупала рукой бутылку с ликером, налила себе. – Что ж не пьешь? Пей.
Она смотрела, как слепая, грациозным жестом закинув голову и держа рюмку в тонкой изящной смуглой руке, пила сладкий густой напиток. Ноздри Ангелины раздувались. Эта девка хорошо пахнет. Ландышами. Не то что ее бомж. Ее бомж пахнет помойкой. Кстати, где он? Ушел на кухню. Обязательно стащит что-нибудь! Нет, он не вор. Называющий себя пророком не может быть вором. Они, сумасшедшие, свято блюдут кодекс чести.
Она кинула взгляд на слепую – и снова поразилась изяществу ее рук, изяществу ее облика, ясно говорившего о врожденном аристократизме, об утонченной, не растоптанной душе.
– Чем ты занималась в последнее время? Работала в артели слепых?
– Не смейтесь надо мной. Я убежала от Амвросия. Меня приютили скинхеды.
