– А! Понимаю! Да, да! Скинхеды! Знаю.
– Что вы знаете про нас?
– Довольно много.
– Я сидела перед входом в Бункер и раздавала входящим свет.
– Что, что?!
– Свет. Я вынимала из корзины горящий светильник, лампаду, и давала его прямо в руки тому, кто приходил к нам в Бункер.
Лицо слепой прояснилось. Говоря про свет, она сама словно бы высветилась изнутри. Смуглота заиграла розовым румянцем. Незрячие глаза вспыхнули. «Судя по всему, у нее не внезапно наступившая глаукома. У нее, возможно, атрофия зрительного нерва в результате большого потрясения. Операция возможна. И, наверное, нужна. Но стоп! Дело обстоит не так просто. Девка была, возможно, правой рукой – или левой ногой – Амвросия. Как глубоко простираются ее познания в том, чем занимается Амвросий? Как часто и что именно он заставлял делать ее самое? И последнее, самое важное: чем она занимается сейчас? И еще: слепота ли это на самом деле – или она, черт побери, все-таки видит?! И искусно притворяется?!»
– Ага! Раздатчица света! Это вы, значит, несете людям свет. Ну-ну.
– Не надо так издевательски, пожалуйста. Вы же совсем не знаете нас.
– Я знаю вас! – вырвалось у Ангелины. Она сердито отхлебнула ликеру прямо из горла. – Я знаю вашего лидера!
Дарья выпрямилась. Рюмка выпала у нее из рук и стукнулась о паркет.
– Хайдера?
– Ну да, Хайдера!
Дарья медленно, как ожившая статуя Будды, повернула к Ангелине слепое лицо.
– Только попробуйте его выдать! Вас не будет тут же, как только вы...
– Как я могу его выдать, если я сплю с ним!
Дарья сжала обе руки в кулаки. Опустила голову.
– Поговорим о тебе. Отчего ты ослепла? Это важно для твоего лечения.
– Оттого, что моя мать убила моего отца, а потом я родила ребенка, а его у меня украли. Потом я узнала, где он.
– Где?
– Его продали за границу очень богатому человеку. У меня был его адрес. Потом я потеряла его след. Я звонила по телефону, который мне оставили, в Нью-Йорк, там сказали, что такой здесь больше не живет, он продал этот дом и переехал в другое место. И я больше не искала.
– Кто? Сын? Дочь?
Дарья молчала. Ее лицо опять превратилось в слепой лик Будды. Похоже, она совсем не хотела говорить. Замолчала навек.
Ангелина вскочила. «Ну и молчи, девка, если так молчать хочется». Она процокала каблучками на кухню. Нострадамий, забравшись с ногами на подоконник, смотрел в окно, потягивал из початой бутылки водку и напевал, уже навеселе:
– Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза!..
Ангелина втянула в себя воздух – и, не совладав с собой, ухватила бродягу за шиворот, сдернула с подоконника, поволокла к двери. Бутылка вывалилась из его рук и грянулась об пол. Водка вылилась ему под ноги, он поскользнулся и чуть не упал.
– Вон отсюда, грязный пес! Ты врал, что ты не пахнешь! От тебя такой аромат, что можно в обморок упасть! Вон, вон отсюда! Да поживее!
Она вытолкала его взашей на площадку перед лифтом. Он стоял перед ней, высокой и царственной, растерянный, маленький, щуплый, в старом обтерханном пальтишке, и глядел так жалобно, что она, против воли, рассмеялась.
Когда она вернулась в комнату, Дарья сидела все в той же позе, с тем же выражением изящно- кукольного, неподвижного лица. На миг Ангелине показалось: вот она, владычица мира, не она, а эта Дарья, сидит и видит все внутренним, Третьим Глазом. И ее, Ангелину, видит. И ей, Ангелине, прочитает приговор. А не она – ей.
Ей захотелось созорничать. Все равно вечер был длинный, работать не хотелось, развлекаться тоже, Хайдер не звонил, и свидание не было назначено. В больницу она завтра выезжала, как обычно, к восьми. Правильно, она скоротает время со слепой девкой. А заодно узнает кое-что. Так, ход конем. Маленьким коником. Проверим...
Она взяла с окна большую шкатулку, скорее похожую на ларец или сундучок. Повернула в замке ключ. Откинула крышку. Ее лицо все озарилось отсветами, огнями, по щекам заходили, заиграли цветные сполохи, будто бы ее снизу подсветили северным сиянием. «Жаль, она не видит всего этого великолепия. Но ведь она может пощупать. И ее пальцы поймут. И она сама все поймет. Интересно, какова будет ее реакция? Если Амвросий не посылал ее на дела, связанные с ЭТИМ, она и не отреагирует. Если она в курсе...»
Ангелина подхватила тяжелый ларец под низ и поставила на стол, рядом с сидящей в кресле Дарьей.
– Что это стукнуло? – спросила Дарья.
– Это? Дай сюда руку.
Ангелина бесцеремонно взяла Дарьину руку и положила ее сверху того, что россыпями, ограненными камнями, сколами и самоцветными друзами, связками золотых колец и куканами с нанизанными на них золотыми и серебряными браслетами лежало в сундучке. Пальцы Дарьи вздрогнули и зашевелились. Она ощупывала драгоценности, лежащие в шкатулке.
– Ты понимаешь, что это?
– Понимаю. Это украшения. Много украшений. Это женские украшения, правильно?
– Правильно. Ты никогда не носила никаких украшений?
– Носила. Золотую бабочку из Орхонского сокровища барона Унгерна. Барон Унгерн был предком моей матери. Унгерн-Штернберг. Слышали?
– Что-то такое слышала. Где теперь твоя золотая бабочка?
– Это был бражник мертвая голова. Acherontia atropos. У меня ее украли тогда, когда украли ребенка.
Ангелина положила руку на ее тонкую ручку, копошащуюся в драгоценностях. Сжала запястье.
– Почему ты не спрашиваешь, откуда у меня эти побрякушки?
– Не хочу. Не хочу спрашивать. Откуда-нибудь из плохого места. У вас голос стал такой... черный.
«Нет. Она не знает. Или искусно притворяется. Нет, рука не дрожит».
– А если я скажу тебе, что все эти штучки достались мне от мертвых женщин, а?! Может быть, я ведьма, а?! И я привела тебя к себе, чтобы вволю покуражиться над тобой, а потом взять да и зарезать тут втихомолку, а?! И снять с тебя... да нет, не зарежу тебя. С тебя же нечего снять. Грабитель не поживится. Ты плохая добыча. А-ха-ха-ха!
Ангелина захохотала. Она хохотала сладко и смачно, долго и вкусно. Исподтишка рассматривала Дарью. «Нет, никакой реакции. Так надменно сидит и слушает, как оперу Моцарта. Крепкий орех ты, девка. Ну ничего. Я тебя расколю». Отсмеявшись, заправила Дарье за ухо прядь свисающих на грудь длинных смоляных волос.
– С меня есть что снять.
– Что? Скальп? Аха-ха!..
– Нет. Золотой крестик. Отец Амвросий надел на меня золотой крестик. Вот он.
Дарья вытащила из-за пазухи крестик на ярко сверкнувшей золотой цепочке. Когда они обнимались с Чеком на старом матраце, Чек иной раз в порыве страсти хватал ее крестик зубами, а она вырывала его у него изо рта и шептала: так нельзя, Бог тебя накажет.
– Ну, так сразу снимай!..
Дарья сидела не шелохнувшись. Крест лежал поверх платья золотой слезой.
– Вы или сумасшедшая, или зверь. Зачем Нострадамий привел меня к вам? Он сказал, вы доктор. Никакой вы не доктор. Вы чудовище. А еще красивая.
