перу лично Его Императорского величества. Николай был человеком скрупулезным и дневник вел до самого своего расстрела. Вот записи тех дней... '18 мая. Суббота.
До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. На Ходынском поле произошла страшная давка, причем ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч.; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали и за тем Алике и я отправились на Ходынку. Собственно, там ни чего не было; музыка все время играла гимн и 'Славься!' Обе дали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello (французский посол в России. - С. К.). Было очень красиво устроено. После ужина уехали в 2 ч.
19 мая. Воскресенье.
С утра началось настоящее пекло. В 11 час. пошли к обедне. В 2 ч. Алике и я поехали в Старо-Екатерининскую больницу, где обошли все бараки и палатки, в которых лежали несчастные, пострадавшие вчера. Уехали прямо в Александрию, где хорошо погуляли. В 7 ч. начался банкет. В 9 1/2 ч. поехали к д. Сергею. Пили чай.
20 мая. Понедельник.
День стоял отличный. Поехали к обедне (не к панихиде! - С.К.) в Чудов монастырь. В 3 часа поехал с Алике в Мариинскую больницу, где осматривал вторую группу раненых. Тут было 3-4 тяжелых случая (то есть, 'царям' показали считанные жертвы. - С.К.). Обедали с Мама. В 10 1/2 поехали на генерал-губернаторский бал.
21 мая. Вторник.
Встали поздно с чудным утром. В 11 1/2 поехали к Ходынскому лагерю (не на поле - скорбеть, а на парадный смотр. - С.К.). После молебна все части прошли отлично. В 3 1/4 отправились в Александрию, где гуляли и пили чай. В 10 3/4 поехали на бал в Дворянское собрание'.
И все... Более о трагедии нет ни слова. Зато идет потоком; катались на лодке, ели, пили чай, мед, обедали, ужинали. И лез же кусок в горло!
Это потом Россия припомнит ему и кадрили под стоны умирающих, и обеды под слезы сирот.
Кайзер же пользовался в стране огромной популярностью... В марте 1913 года наш кораблестроитель академик Алексей Крылов вышел в плавание на немецком пароходе 'Метеор' в качестве председателя Особой комиссии по исследованию успокоительных цистерн Фрама. К сожалению, эти успокоители качки на море в сфере политики не срабатывали, но общая работа хорошо объединяла русского инженера и старшего механика 'Метеора' немца Шредера.
По вечерам они коротали время за долгими беседами, и как-то Шредер оживленно сказал:
О, наш кайзер умеет найти путь к простым сердцам!
И к вашему сердцу старого морского волка тоже? - шутливо спросил Крылов.
Алексей Николаевич, судите сами... Однажды мы компанией собрались в Гамбурге в скромной пивной за кружкой пива. Знаете, как это бывает: снаружи дождь, промозглый вечер, а за столом - старые приятели и добрая немецкая песня. Вдруг... отворяется дверь и входит кайзер.
Один?
Один, и даже без зонтика, в мокрой шинели.
И вы?
Мы, конечно, вскочили, молчим.
А он?
- А он усмехнулся и говорит: 'Что это вы замолчали? Спойте-ка мне 'Вахту на Рейне', да угостите кружкой пива'...
- И вы угостили?
Ах, Алексей Николаевич! Никогда я не пел так весело! В тот вечер я выпил лучшую кружку в своей жизни!
А потом?
Потом он сидел задумавшись, и сказал: 'Спасибо, друзья! Вы хорошо проводите свое время'... И вышел.
В таких эпизодах не обходилось, конечно, без театральности - кайзер порисоваться любил. И сословный склад жизни от пивных 'экспромтов' не исчезал. На торжествах по поводу спуска очередного дредноута кайзера окружали не корабельщики с рабочими мозолями, а элита во фрачных парах и белоснежных платьях, блистающая бриллиантами. В толпе, наблюдающей это со стороны, стоял порой и молодой австриец Адольф Шикльгрубер с 'кайзеровскими' усами и про себя возмущался несправедливым распределением ролей на празднике жизни. Он считал, что истинные его создатели тоже имеют право на свою долю почета и славы, но пока лишь восторженно смотрел на то, как стальная громада сползает со стапеля, роняя с обшивки капли 'крестильного' шампанского.
Пройдет еще год, и он окажется в окопах войны, которую со стороны Германии будет олицетворять Вильгельм. Но Вильгельм ли ее начал? И хотел ли кайзер именно войны, а не германской военной мощи?
В фигуре Вильгельма II было много противоречий, неотделимых от любого империализма, а от германского - тем более. Особенности характера кайзера лишь придавали этим противоречиям особый колорит. Академик Тарле - со слов некоторых современников, да и по собственному разумению - утверждал, что основой личности Вильгельма был-де инстинкт самосохранения. Мол, он ни разу не летал на самолете, не спустился на субмарине под воду, чего от него ожидали.
Тарле был человеком сугубо гражданским, интеллигентствующим, от боевых самолетов и от подводного флота далеким, и явно упускал из виду, что во времена перед Первой мировой войной взлетевшие самолеты далеко не всегда благополучно приземлялись, а лодки - не всегда всплывали вновь. То есть зря рисковать собой Вильгельм (как глава государства) просто не имел права.
Биография Вильгельма содержит немало весьма загадочных моментов. Вот, например, один из них. 28 октября 1908 года английская 'Daily Telegraph' опубликовала беседу с кайзером. Странным образом статью пропустила цензура и канцлера, и министерства иностранных дел. Потом, правда, были путаные объяснения, что ее, мол, просто не прочли, словно речь шла о некой малозначащей бумажке. А между тем публикация 'Daily Telegraph' вызвала реакцию более чем бурную. Вильгельм жаловался на враждебность Англии к Германии, говорил о желательности дружбы двух стран и сообщал, что в эпоху бурской войны отклонил секретное предложение Франции и России о совместном выступлении против Англии.
В Германии по поводу 'неосторожного', 'опрометчивого' интервью тоже поднялась газетная буря. Оценил как политический и дипломатический дилетантизм подобный шаг кайзера и Тарле. А ведь в действиях Вильгельма скорее усматриваются его умный, согласованный с МИДом зондаж и попытка расстроить только-только сложившуюся Антанту. Использование руководителем такого уровня для зондажных целей прессы было по тем временам делом новым.
Нет, Вильгельм был непрост. И очень непрост... Граф Игнатьев, хорошо знавший Берлин, о Вильгельме пренебрежительно не отзывался, хотя симпатий к нему тоже не испытывал. 'Среди бесцветных монархов начала века типа Николая Второго, - писал Игнатьев, - Вильгельм, несомненно, выделялся природной талантливостью, скованной узкими монархическими идеалами, и при своей опасной фантастике служил хорошим прикрытием для совсем не фантастического развертывания дерзких планов'...
Замечу уже я сам: так и дерзкие планы-то составлялись не без кайзера.
Тот же Игнатьев, наблюдая как-то в Берлине ежедневный вахт-парад с оркестром, проходящий под окнами его гостиничного номера, верно угадал, что 'эта внешняя муштра составляла часть системы боевого воспитания не только армии, но и всего немецкого народа'.
Метод срабатывал, и Тарле, выставляя Вильгельма исключительно недалеким, поверхностным фанфароном, сам, пожалуй, не очень-то глубоко проникал в суть далеко не простой проблемы выстраивания жизни реального государственного организма. А Вильгельм был далеко не дилетантом. Он, на пример, разошелся с Бисмарком во взглядах на социальный вопрос. Бисмарк намеревался потопить рабочее движение в крови, а Вильгельм настаивал на социальных реформах сверху и даже выдвигал мысль о международной конференции по социально-политическим вопросам.
И властвовал он не в покорно почесывающей затылки 'Расее', а в цивилизованной европейской державе. Чтобы понять сегодня, как различались монархи обеих стран, сами Россия и Германия, достаточно знать, как распорядились они в грядущей войне своим самым ценным в философском и в чисто военном отношении достоянием - людьми.
Германский резервист был воякой получше, чем молодой солдат срочной службы. Тем более был хорош запасной немецкий унтер-офицер. Однако и русский 'унтер' запаса не очень-то ему уступал. А порой и превосходил по командным, боевым качествам и воспитательным способностям (из царских унтеров потом получались неплохие советские генералы). В образовании разница, конечно, была, но долгие годы нелегкой 'царевой' службы позволяли вырабатывать вполне профессионально подходящих младших командиров.
И вот этот 'золотой запас' русской армии всеобщая мобилизация погнала в строй рядовыми. Почти готовые офицеры и взводные в первые же месяцы войны сложили свои головы в Галиции, в Восточной Пруссии. Учить теперь русского новобранца было некому.
А немцы поступили 'с точностью до наоборот'. Их унтер-офицеры запаса, обогащенные вдобавок к прошлому армейскому еще и жизненным опытом, стали надежным костяком германских войск. Как видим, Вильгельм и его генералы, в отличие от 'кузена Ники' и его бездарных генералов, хорошо понимали, что 'кадры решают все'.
Милитаристская пропаганда в Германии была поставлена на широкую ногу с учетом театральных склонностей ее 'первого солдата'. Так, с началом мировой войны он приделал к своему автомобилю сирену с лейтмотивом 'вечно ищущего нового' бога Мотана из вигнеровской оперы 'Кольцо нибелунгов'.
Автомобиль кайзера мчался по Берлину, его обгоняли мотивы 'грядущей победы', вполне одобряемые немецкой массой.
Тяга к позе и эффекту сослужила немцам недобрую службу. Поводов тыкать в свою сторону пальцем они дали более чем достаточно. Генерал Брусилов летом 1914 года отдыхал в немецком Киссингене. Уже начался сараевский кризис, немцы проклинали сербов, а заодно и вступающихся за них русских. На центральной площади
