Леньке хотелось что-то возразить, однако аргументов не нашлось.
Костя подытожил:
— А затем, что бляди всегда хотят наверху быть!
Он вытащил из тисков стержень и разломил его в подпиленном месте.
— Но у нас на таких тоже ключик есть, — неожиданно весело заключил он и повертел в пальцах выточенный крючок. — Видишь? Любой литой замок открывает. Знаешь замки «Первая пятилетка»?
Под козырьком эстрады на помосте в метр высотой играл джаз Кулагина. Гремел модный фокстрот «Гольфстрим», и танцплощадка шаркала сотней ног. Завсегдатаи танцплощадки — местная шпана, прислонясь спинами к торцу помоста, — дымили «памирами» и «нордами» и нагло рассматривали танцующих друг с дружкой девушек. Иногда подходил какой-нибудь опоздавший к началу танцев шпаненок в кепочке- восьмиклиночке и отпускал дежурную реплику:
— Ну что? Есть кого на хор поставить?
— Найдем, — отвечали ему самоуверенно и жадно затягивались.
Когда проходил милицейский патруль — сигаретки прятали в рукав, изображали притворную невинность на физиономиях, а самые рисковые выпускали дым в спину милиционерам.
Витька Харламов — тот, что дежурил у газеты, — босой, в одних трусах, сжав локти собственными ладонями, стоял в жидких кустиках у штакетника танцплощадки. Зебра света, отбрасываемая фонарем сквозь рейки, делала его кривоногую фигуру еще нескладней.
— Ты что? — Ленька, возвращаясь на танцплощадку с парой эскимо, увидел Витьку первым и подошел.
Витька не ответил, отвернулся, глотнув слюну.
— Вить! — заглянул ему в лицо Ленька.
— Загораю! Видишь? — зло огрызнулся тот.
— А по делу?
— Ты что — дурак? — уже не сдержался друг. — Раздели.
— Здесь?
— Ну да. Я Фаю ждал. Приставили нож вот сюда. — Витьку трясло.
— Иди домой, — посоветовал Ленька.
— Свет погасят — пойду.
— Надевай! — Ленька сбросил с себя пиджак, перекладывая мороженое из руки в руку. — Лезь через забор и иди задами.
Витька надевал пиджак, не попадая в рукава.
— Заявлять будешь?
— Без пользы, — перебирая кривыми ногами, Витька исчез в темноте.
— Медленный танец, — объявил руководитель паркового джаза и сел за барабаны.
«Осень, прозрачное утро», — завыли полузапрещенные тогда саксофоны. Танцплощадка с фокстротного бега перешла на медленный шаг с остановками.
Ленька танцевал с Ритой.
— А где пиджак? Ты же был в пиджаке, — спросила девушка, оглядывая его худые плечи, прикрытые сеткой-тенниской.
— Дал одному погреться, — небрежно бросил Ленька.
— Когда отдаст?
— Завтра.
— Значит, завтра меня и провожать пойдешь, — показала язык Рита.
— Почему? — притворно удивился Ленька.
— Окоченеешь! — Девушка в танце прижалась к нему.
— Зато не разденут! — двинул плечами парнишка.
— Не обязательно. Могут и тенниску снять... И все остальное.
— А ты сама? Не боишься? — Это звучало уже серьезно.
— Мы до казармы всей капеллой пойдем. А ты домой — один, через линию, поздно...
— Что ж мы с тобой, теперь всегда при людях видеться будем? — вытянул губы он, изображая уныние.
— Не всегда, — обнадежила Рита, — я постараюсь что-нибудь придумать.
Девушка так смотрела на него, что Ленька понял — придумает.
— Костя, моего друга раздели! На танцах! В парке! — почти кричал Ленька, задрав голову, и Костя, сидевший на полатях сарая, понял, что парнишка пришел просить за приятеля.
— Значит, подставился, — заключил Коновалов и кто-то невидимый — с полатей торчали только подошвы его сапог — согласно хохотнул:
— Фраер неразумный!
— На нем костюм был. Новый. Мать справила. Она на второй прядильной работает. Прядильщицей. Костюм новый... И полуботинки... — не унимался Ленька.
— Ты хочешь, чтобы твоему корешу все вернули? — Костя спустился по лестнице.
Ленька, соглашаясь, кивнул:
— Ты город держишь!
— Запомни. Я могу отмазать только вора, бегающего... Такой закон.
Коновалов взял Леньку за плечи, развернул, вытолкнул из двери и задвинул за ним засов.
Потерянный и униженный, сознавая свою ничтожность, Ленька торчал у стены Костиного сарая, упершись глазами в сбитые носки собственных тапочек.
— Чо ты здесь трешься, фитиль? — Угрожающий и подозрительный окрик вернул его к действительности.
Шагах в пяти двое парней, сидя на корточках, что-то чертили пальцами на земле, поросшей хилой травкой, а третий стоял, повернувшись к Леньке и вложив руку в оттопыренный карман.
— Этот — свой, — успокоил стоявшего парень с черной масленой челкой. Леньке показалось, что видел его в окружении Коновалова. — Он с Костей про книжки разговаривает.
«Подозрительный» опустился на корточки, и они возобновили беседу, не обращая теперь внимания на Леньку.
— Через двор товар не возьмешь!
— Можно попробовать, — возразил парень с челкой.
— Одна пробовала — семерых родила, — разозлился «подозрительный».
— Там два вохра с пушками, — согласился невзрачный с впалыми щеками.
Ленька с возрастающим вниманием слушал это обсуждение.
— А если с Ленинской улицы? — спросил собеседников парень с челкой.
— Сразу заметут, — прервал «подозрительный». — На улице в субботу — народ. Вечером — на танцы валят. А ночью — мусора.
— А я что — зря на красилку устроился? — вскинулся невзрачный. — В субботу там только поммастера. Они не расколятся — перехезают. Вельвету и маркизету — полно. По 110 метров кипа. Я к любому выходу поднесу — только берите снаружи.
— А как возьмешь? — ни к кому не обращаясь, спросил «подозрительный».
— Я знаю, как взять! — неожиданно вырвалось у Леньки.
Парни разом повернулись к нему.
— Ну?
— Завтра утром скажу.
Эдик по кличке «Трекало» сидел, по-восточному сложив ноги, на лавах через мутную Клязьму и тоскливо пел, бренча на гитаре:
— Что значит — Указ? — прервал его Ленька.
Трекало пренебрежительно обернулся и объяснил, как недоумку:
— Указ Президиума Верховного Совета РСФСР сорок седьмого года о хищении соцсобственности.
