Прауда? - Правда, - подтверждает Юрий Николаевич, игнорируя это ее 'апяць'. - То Сатана выйшау из Пекла! - кричит она, потрясая косой. - То ён ходзиць па зямли. Круглыя капыты круглыя сляды аставляюць. А камни у их - то крошки пекяльныя, вуглины падзямельныя! Беражыся! Беражыцеся, людоньки! Ой, горюшко идзе! Ой горюшко!.. Она сбивается на бормотанье и быстро-быстро семенит вдоль берега, раскачиваясь из стороны в сторону и иногда ударяя косой о землю. Все четверо молча глядят ей вслед. - Бывшая учительница. Сын у нее умер в Афгане, - объясняет через некоторое время Юрий Николаевич. - А она с тех пор и 'збожыволила', как у нас говорят. Таскает с собой по селу эту косу - летом, а зимой - саночки. 'Для Геннадюшки'. Соседки ее кормят, за хозяйством приглядывают. - 'Апяць', - напоминает Игорь. - Яна сказала 'апяць круги зъявилися'. Што, были выпадки? Журский медленно качает головой: - Н-нет. Я, по крайней мере, ничего подобного не слышал. Заметив, что оба мальчика после встречи с сумасшедшей окончательно повесили носы, обнимает их за плечи: - А пойдемте-ка, козаки, обедать, а? Поедим, и тогда уж отправимся к остальным кругам. 'Козаки' нехотя соглашаются.
8
Вообще-то идея с обедом была своеобразной попыткой Юрия Николаевича взять тайм-аут. Он еще не чувствовал себя готовым идти туда, где 'проявилась' вторая группа кругов - к дому чертячника. Честно говоря, боялся встретиться с колдуном. То, к чему Журский сам стремился еще вчера, сегодня вызывало у него приступ неконтролируемого страха. 'В чем же причина? Неужели, виновата старая учительница, о которой я столько слышал, но повстречал - только сегодня, многие годы спустя? /А возможно, причина в том, что ты начал вспоминать?/ Уж во всяком случае - дело не в этих кругах. Они, пожалуй, самое безобидное из всего случившегося со мной за последнее время'. Настасья Матвеевна готовила обед, а ее 'госцюшки ненаглядные' разбрелись пока кто-куда: Дениска побежал к себе, Макс бродил где-то в саду, а Юрий Николаевич с Игорем устроились на лавочке перед домом. Журналист закурил. Помолчали. Журский, не поворачивая головы, наблюдал, как дрожит тень от пальцев молодого человека. 'Совсем у парня нервы ни к черту'. Он давно подметил у Остаповича это свойство: перевозбуждаться по, казалось бы, малейшему поводу. Юрию Николаевичу сложно было судить о причинах такой сверхнервозности, но подозревал, что виноват прежде всего образ жизни журналиста, вынужденного жить и работать в обстановке, когда очень многое запрещается, официально или же по внегласным правилам. Но сейчас, сейчас-то из-за чего дергаться?! - Не спокойно мне штось, Юрий Никалаич. Вучыцельница твая... - Да ну, нагородила огород - я же объяснял, она, как говорится, в своей тональности. Не принимай всерьез. - Я б не прыймау, - вздохнул Игорь. - Ды тольки гэта трэцяя... любяць яны мяне. - Что значит 'третья'? Часто к тебе сумасшедшие с предсказаниями лезут? - Нашчот сумашедшых - не знаю. Цыганка была. Яшчэ у горадзе. А ужо тут, у гэтых... Прудках, да? - там таксама якаясь прыстарэлая падчапилася. 'Не хадзи, - гаворыць, - у Стаячы Камень. Там - смерць'. - Да, перспективка ничего так, заманчивая. Чего ж пошел? - он выставил перед собой ладони, прерывая возмущенный возглас журналиста: - Ладно, ладно, шучу. Ты у нас человек цивилизованный, во всякую муру забобонную верить не станешь. Поддерживаю. Удивляет одно: почему вдруг ты так заволновался? Ну совпадение, с кем не бывает. Игорь взглянул на Журского, выдавил кривую усмешечку: - И часта з табой такое трапляецца? Га? Тот смущенно развел руками. - Тож-то и яно! Знаеш, мне гэта нагадуе вельми паганюшчы раман страхау. Самый пачатак. - Почему ж 'поганющий'? - А автор повторяецца. Тры папярэджэння - на два больше, чым патрэбна б была. Ды й аднакависенькие: бабы старые являюцца, гразяць... Скучно, избито, банально. - Ну-у, может, не так все просто? - предположил Юрий Николаевич. Допустим, твои женщины дополняют одна другую... образ там раскрывают, я не знаю. - Дурыстика! Знайдзи, покажы мне сённяшняга аутара, катрый бы образ раскрывау! Толку от моих жэншчын - адзин... - Так уж и один... - ... доказаць, што яны сапраудна штось знаюць. И выходиць, штось такое сушчэствуець. - И оно крадется во тьме, чтобы сожрать нас! - торжественно завершил он. Извини, Игорь, но не верю. Как ты говоришь, 'дурыстика'. Хотя полюбопытствовать, чего ж тебе напророчили цыганка с дамой из Прудков, я не отказался бы. Он вполуха слушал рассказ Игоря и думал: а как бы ты, дружище, заговорил, узнай, что мама моя, Настасья Матвеевна Журская, потомственная знахарка? Вот и получается: ты во все это не веришь, а приходится, я же во все это верю, хотя верить-то как раз не хочу. Не хочу даже допускать возможности, что все твои 'дамы' не от своего скверного характера предсказывали то, что предсказывали, не желаю верить в невозможность противостоять постаревшему Стояну-отшельнику, которого здесь зовут чертячником - и не зря, кстати, зовут. Об остальном и говорить не стоит. Круги твои - так, ерунда. Меня больше волнует зубок чеснока, который я вчера обнаружил в своем кармане. Наверняка мать положила. И думать о причинах этого ее поступка я тоже не хочу. Я слишком успешно позабыл обо всем этом (понимаешь, старик, в городе такие знания ни к чему), слишком успешно, чтобы теперь восстанавливать их в своей памяти. Но, боюсь, придется. '...боюсь'. Журский нащупал в кармане сухую каплю чесночной дольки, сжал, словно была она амулетом от всех напастей - и в это время с крыльца донеслось: - Хлопчыки маи даражэнькия! Да столу!
9
Обедали куриным бульоном, неизменной жареной картошкой и овощами. Хозяйка строго наблюдала за гостями: всё ли в порядке, всем ли угодила? - и при этом успевала еще что-то перемешивать в большой металлической миске. Макс ел с аппетитом, азартно и энергично поглощяя свою порцию; Игорь рассеянно и без души; Юрий Николаевич же, хоть и уделял картошке с бульоном должное внимание, мыслями был далеко. Он вспоминал о том, как впервые осознал, что мама его обладает способностями, которых нет больше ни у одного человека в деревне (о Стояне Юрась тогда не знал). Это плохо согласовывалось с тем, что говорили в школе, еще хуже - с обгоревшим остовом церквушки, сожженной, по словам старожилов, 'после немца'; церквушка свидетельствовала об абсолютном торжестве разума и материи над бреднями капиталистических священников о боге и пр. 'Чудес не бывает', - вот она, истина в последней инстанции. Но поскольку целительский талант Настасьи Матвеевны не вписывался в рамки современной науки, именно чудом он и был, самым настоящим. Даром свыше. Но, как и всякий дар, нес он в себе множество опасностей. Потому и говорить о нем при чужих людях не следовало. А свои и так знали. Объяснил все это Юре старший брат, когда, по мнению последнего, 'пришло время'. Младший на удивление быстро понял его слова - возможно, из-за того, что сам уже обнаружил свой дар - музыкальный. И отныне молчал: в компании ли приятелей, в кругу ли семьи. Тема эта считалась запретной; да и сама Настасья Матвеевна старалась лишний раз способностей своих не проявлять. Знала, видела на примере Мирона-чертячника (Стоянового отца) да и Варвары, сестры Стояновой, чем платят люди за добро и зло. А у Настасьи Матвеевны семья, ей лишний раз привлекать к себе внимание Серебряка не хочется. Но и об истинной сущности отшельников, и об их взаимоотношениях с Серебряком Юрась узнал намного позже. Когда 'заиграл' путь к умершему и покоящемуся на берегу Струйной старому чертячнику и шагал домой вместе с дядькой Григорием. - Слыш, плямяш, - сказал тогда дядька, попыхивая папироской, - ты глядзи, пра усё гэта маучы. Они шагали, все семеро, вдоль речки, возвращаясь к дороге. Молодой отшельник остался у домовины. - Прауду дзядька кажа, - отозвался молчавший все это время Потапыч. - Нам жа усем горш будзе. Табе - таксама. - Рабёнка не запугивай, - строго молвил Филлип Гнатович. Он после случившегося выглядел подавленным, но теперь понемногу приходил в себя. - Што, няпрауду кажу? - обиделся Потапыч. - Прауду. Твой же Ивашка, тольки даведаецца, што такое магло быць, зробыць нам блакаду Ленинграда з Барадзином разом. И табе ж - першаму, - добавил он. - Мы што, мы людзи маленькия. Санек - яму не прывыкаць, я - заслуги у мяне, лишний раз не зачэпяць. А от ты, Филлип Гнатыч, на поуную катушку паляциш. - Ды годзе вам! - дядька, похоже, не на шутку рассердился. Разкудахталися! Як будзець, так и будзець. Няужо ад вашых слоу штось пераменицца. Идзице и язык за зубами прытрымывайце; а праз тры дни гэта ваабшчэ ничога не будзе значыць: як пахавали, дзе, хто... Они расстались у моста - всем, кроме дядьки с Юрасем, нужно было в сторону Адзинцов, так что дальше родственники шли вдвоем. - Табе мамка ничога не разпавядала? - Аб чым? - удивился мальчик. - Аб чарцячниках. И аб ведзьмарке. К этому времени Юрась уже кое-что разведал, так сказать, по своим каналам. Хотя среди ребят тема старого и молодого отшельников негласно считалась запретной, нет-нет, кто-то да и проговаривался: о том, что видел... или не видел, а примерещилось только; о том, что слышал... или не слышал, а так, думал, что слышал... То же и с ведьмаркой. Она жила на противоположном от чертячников крае деревни, тоже наособицу от остальных, и тоже во многом для любопытных мальчишек оставалась той тайной, в которую они не спешили проникнуть. Ибо тоже видели и слышали поблизости от избы ведьмарки всякое - и не горели желанием всматриваться и вслушиваться получше. Да и родители, прознай они про неуемное любопытство своих чад, наверняка просветили б так - неделю в школе на уроках стояло бы дитя, к стеночке прислонясь; случаи такие уже были. Одним словом, если Юрась что-то и знал об этих загадочных людях, то крайне мало. А мать и вовсе ничего ему не рассказывала, в чем он честно и признался (умолчав обо всем остальном, все-таки ему