самолетов.
Почти каждый день приносил необоснованные потери самолетов, людей.
А гибель Атрашкевича? Командир полка убеждал штаб дивизии, что штурмовка не нужна, можно ограничиться повторной разведкой.
Капитан Атрашкевич... Он прибыл к нам в полк из авиационного училища. Опытнейший летчик, он сразу же завоевал у всех уважение. С одной стороны, Атрашкевич радовался, что вырвался, наконец, в строевую часть. С другой он остался на прежней должности командира звена. Недовольства капитан не проявлял, но... Командир полка, чуткий и внимательный человек, понимал его состояние и при первой же возможности, за несколько месяцев до войны, добился того, что Атрашкевича назначили командиром эскадрильи.
Большой опыт, организаторские способности капитана сразу же дали себя знать: его летчики первыми в полку освоили 'миги', и эскадрилья Атрашкевича, подготовленная лучше других, сразу приняла на себя вражеские удары.
Имена его летчиков - темпераментного Дьяченко, ершистого Фигичева, тихих по натуре Семенова и Макарова, маленького, ноги колесом, Коськи Миронова, флегматичного Комлева - были в эти дни у всех на устах. ...Самолет слегка побалтывало. Впереди показался Южный Буг. Его воды отливали на солнце холодным блеском. А дальше, на горизонте, косой стеной встала грозовая облачность. Обойти грозу стороной? Но один ее край начинался где-то в море, а второй уходил далеко на север и накрыл темневший на холмах Вознесенск. Оставалось одно - пробиваться напрямик, под стрелами молний, полосовавших дождь. Сразу за Бугом порывы ветра стали швырять легкий самолет и трясти его, как на ухабах.
Я снизился на малую высоту, решив упрямо пробиваться вперед. Внезапно все вокруг потемнело. Тучи поднятой пыли, низкие рваные облака смешались в урагане. Стихия яростно обрушилась на самолет, швырнула его вверх, вбок и закружила. Сердце сжалось как от непоправимого несчастья.
Я дал полный газ, обеими руками схватил ручку управления и с трудом развернул самолет назад. Короткие минуты полета в беспорядочном круговороте вихрей показались вечностью. Наконец, болтанка ослабла; я почувствовал, что машиной можно немного управлять.
О дальнейших попытках пробиться вперед нечего было и думать. При одной мысли об этом дух захватывало. Оторвавшись немного от урагана, я решил переждать его на земле. Вскоре попалась мало-мальски пригодная площадка. Неподалеку от нее, по обеим сторонам оврага, была разбросана деревня. Чтобы привлечь внимание жителей, я сделал над селом круг, еще раз осмотрел свою площадку с воздуха и спланировал. Подпрыгивая и переваливаясь с крыла на крыло, машина покатилась по земле.
Навстречу мне наперегонки неслись мальчишки. За ними бежал быстрый табунок девушек, позади всех торопились пожилые колхозники. С их помощью я прочно закрепил самолет веревками на земле с подветренной стороны рощицы, для гарантии расставил людей у крыльев и хвоста, а двух крепышей- мальчишек посадил в кабину и наказал крепко-накрепко держать ручку управления и педали. И не напрасно. Под шквальными порывами молодая рощица заскрипела. Тучи пыли, соломы, травы, листьев пронеслись у нас над головами. Самолет, точно в ознобе, вздрагивал крупной дрожью; 'сторожа' повисли на нем, не давая опрокинуться. По обшивке ударили редкие крупные капли, потом забарабанили дробью и, наконец, обрушились ливнем. Ветер сменился дождем, и люди с шумом, гомоном, прибаутками втиснулись под широкие крылья. Мальчишки же не замечали ни ветра, ни дождя; надо было посмотреть, с какими счастливыми и серьезными лицами они выполняли порученное им дело: держались за настоящие рычаги управления! Какой восторг был на их загорелых веснушчатых физиономиях, когда после дождя мы покатили самолет от рощицы для взлета! В мыслях они, видно, бесстрашно 'сражались' с фашистами.
Гроза уже ворчала далеко в стороне. Мы подкатили самолет к самому концу площадки и развернули его против ветра,
Нужно было запускать мотор. Без помощника не обойтись. Вызвался сам председатель колхоза - высокий, не старый еще человек в поношенном пиджаке.
Пока я обучал его, как проворачивать пропеллер, как 'контачить' срывать с компрессии поршень, - любопытные, старые и малые, по очереди заглядывали в кабину, удивлялись обилию хитрых приборов.
И когда вновь испеченный механик постиг нехитрую премудрость обращения с пропеллером, а я собрался садиться в кабину, к нам подошла полногрудая черноволосая женщина.
- Откуда у тебя, летчик, кровь в кабине? - подозрительно спросила она.
- Какая кровь? - удивленно спросил я.
Все подошли поближе, насторожились, притихли.
- Мишка, - крикнула женщина сидевшему в задней кабине вихрастому 'летчику',- побачь, есть на полу кровь?
- Есть, тетка Мотря, - помедлив, ответил тот. - И на боках, и вот впереди.
Должно быть, механик не успел хорошо вычистить кабину после гибели Шелоховича. Я объяснил это Мотре. И тут же страшно пожалел, что перед вылетом не прислушался к замечанию начальника штаба, когда тот критиковал мой 'грязноватый' вид.
Заношенный комбинезон без воинских знаков отличия, покрытые рыжей щетиной щеки, кровь в кабине - все это навело тетку Мотрю на основательные подозрения.
- Документики-то, гражданин, или как там тебя величать, имеются? - уже совсем агрессивно спросила она.
Такое обращение меня взорвало:
- Есть, да не про вашу честь.
Я вытащил комсомольский билет и протянул его председателю колхоза.
Председатель внимательно полистал билет, я тем временем раскрыл планшет с картой маршрута, объяснил ему, куда и за кем лечу.
- Покажь звезды на крыльях, ежели наш! - выкрикнула смуглявая молодуха. - Где они?
- Камуфляж, тетушка, потому и звезд не видно.
- Ишь ты, какими фашистскими словами гутарит,- сердито зашептала рослая женщина в цветастой косынке.
- Погодите, погодите. Надо нагнуться и посмотреть на крылья снизу вот и заметите звезды.
- А может, там бомбы? Не нагибайся, Кузьмич! - подскочила Мотря к председателю колхоза.
Кузьмич нагнулся. Звезды на крыльях были и комсомольский билет был подлинный, так что Кузьмич успокоился. Не так-то просто оказалось убедить ширококостную Мотрю.
- Знаем мы фашистское отродье! - Она обращалась больше к народу, чем ко мне. - И звезды на крыльях нарисовать могут, и комсомольский билет подделать. А почему он без военной амуниции? Наши летчики так не летают.
- Да знаешь ли ты, такая-сякая! Я с фронта! За командиром новым лечу! - и, распахнув комбинезон, запальчиво и угрожающе подошел к ней вплотную. Вот она, наша амуниция, кровавым потом пропитана!
Это погубило меня окончательно. Под комбинезоном была тонкая шерстяная майка, купленная по случаю в Бельцах. Иностранная фирменная марка, что-то вроде орла с короной, четко выделялась на светло-коричневом фоне.
- Бабоньки, люди добрые, побачьте, - закричала Мотря, - на нем знак фашистский!
Крик ее подхлестнул колхозников. Пожилые и молодые, даже мальчишки все они двинулись на меня угрюмой стеной. В руках замелькали вилы.
- Погодите, товарищи...
Я быстро взобрался на крыло и попытался успокоить разъяренную толпу.
- Честное слово, свой я, свой! Советский! Вот и пистолет...
Но не тут-то было.
- Бабы, не пускай рыжего в кабину, улетит, - визжал кто-то, - знаем мы таких 'своих'.
- Отдай пистолет! - истошным голосом заорала Мотря.
- Ну нет, - я зло вытянул 'ТТ' из кобуры, - этого не дождетесь.
Уже кого-то верхом послали в город за милицией, а я все еще продолжал доказывать свое происхождение. Не обошлось без крепкой ругани, которая, кажется, возымела действие и больше другого утвердила всех в мысли, что я русский.
Было совсем темно, когда председатель колхоза, наконец, решил смилостивиться. Я влез в кабину, скомандовал:
- Зальем мотор.
- Есть залить, - ответил Кузьмич.
- К запуску...
Вместо привычного 'есть к запуску' снова раздался крикливый голос Мотри:
- Граждане селяне, я против того, чтобы этого типа отпускать. Пусть проверят органы. Кто за мое предложение, прошу поднять руки.
Выглянув из кабины, я увидел колхозную демократию в действии. За Мотриной рукой робко потянулась вверх одна рука, другая. Уже увереннее пятая, десятая...
Председатель пожал плечами, сердито сплюнул и предложил:
- Пойдемте до села. Подождем, пока приедут из города.
Понося в сердцах бдительную Мотрю, я оттащил самолет на прежнее место и накрепко привязал его.
Из города приехали поздно вечером. Знакомый воентехник с обслуживающей нас аэродромной базы сразу рассеял подозрения. А когда все передряги уладили, нас попросили выступить перед населением.
В низком зале бревенчатого клуба народу собралось битком. Все село хотело послушать фронтового летчика. До этого мне как-то не приходилось выступать перед большой аудиторией. Я оробел. Запинаясь и путаясь, рассказал, как воюют наши летчики, пехотинцы.
Мне долго и дружно аплодировали, потом стали задавать вопросы.
- А правда, что фашистские самолеты - бесшумные?
- Скоро кончат 'заманивать' врага в глубь страны?
- Может, встречал моего Василя Пересунько? - интересовалась старушка.
- И моего Орхипа Спичко! - подхватила молодая русоволосая женщина с ребенком на руках.
После собрания председатель колхоза привел меня на ночлег в добротную, чистую хату. У калитки нас встретила... тетка Мотря. Рядом с ней стояла статная красивая молодуха, та самая, которую я назвал 'тетушкой'.
Красный от стыда, я с трудом переступил порог комнаты, где был уже гостеприимно накрыт стол.
- Знакомьтесь, сидайте
