чего-то еще, ждал, взвинченный до предела. Поспешно вытащил массивный портсигар, мысли его тотчас переключились на немцев:
- Не отнять у них смелости. - По щеке горошинкой скатилась капля пота. - Их дерзость близка к героизму. Но все это не то, что у нас. - Было ясно, что сказал он это больше для себя, чем для нас. - Отдать жизнь не по приказу, а по велению сердца, как это сделал Яковлев, - фашисты не способны.
- Хватит тебе курить, - ворчал Городецкий, - самолет я сделал, а времени еще вон сколько.
Хархалуп машинально глянул на часы, повертел в руках портсигар, громко прочитал надпись на крышке: 'Нам разум дал стальные руки - крылья, а вместо сердца - пламенный мотор'.
- Подарок моего командира, Юсупова. Простая штука - вещь, вот даже портсигар, а насколько долговечнее людей! Впрочем - это древнейшая истина.
Хархалуп задумался; вспомнилось, как много дала ему юсуповская семья: образование, любовь к книге, а позднее, когда Семен поклялся на могиле Шарифа Юсупова стать отцом его сыну Фуату, - и настоящее счастье: Ханифа стала женой, матерью Валерки, Вовки.
- Самолет будешь смотреть - проверь, как резинку на сектор газа тебе приделал, - напомнил Городецкий.
Хархалуп безразлично отмахнулся.
- Успеется еще.
- Зачем нужна резина? - поинтересовался я.
- Он заставил, - техник кивнул на Хархалупа. - Пойдем, взглянешь.
Я заглянул в кабину.
- Семен Иванович говорит - если летчика ранят тяжело, то резинка не даст убраться сектору газа. Понял?
- Значит, мотор будет тянуть на полную мощность? Умно. Сегодня же Богаткина попрошу, пусть сделает.
- Не узнаю я его сегодня. Подавленный, мрачный.
- Может, болен?
- Спрашивал. Говорит, здоров. За Атрашкевича переживает.
Подошли летчики. Хархалуп надел кожанку, затянулся потуже:
- С запуском не тянуть. За воздухом смотреть в оба. На обратном пути прикрывать бомбардировщики до посадки. - Он посмотрел на веснушчатого востроносого летчика. - Ты, Карпович, летишь с нами впервые, смотри: зубами за меня держаться.
Все торопливо разошлись по самолетам. Хархалуп забрался в кабину, сердито отдуваясь, пристегнулся ремнями.
- Вот так, комиссар, в кабинах от зари до зари. - Он улыбнулся Городецкому. - На меня, старина, не сердись. Понимаешь, в душе что-то плавится, а что - не пойму. Ханифа меня, бывало, вразумляет: перед человеком извинишься - не провинишься.
С недобрыми предчувствиями провожали мы взглядами взлетевшие самолеты. Пушкарев хмурился; подавленный, присел на баллон Городецкий. Я побрел к своему 'ястребку'.
* * *
Неизвестно откуда, на аэродром наполз туман, окутал все вокруг непроницаемой пеленой. Он превратил солнце в тусклое желтое пятно, вобрал в себя все его лучи, приглушил голоса до шепота.
С боевого задания должны были вернуться две группы самолетов, почти половина полка! Тревога росла с каждой минутой. Летчики возвращаются с пустыми баками. Где они сядут?
Час прошел. Два... три... Известий все не было. Туман сгустился, из молочного стал серым, потом свинцовым. На командном пункте, на аэродроме везде царило тревожное ожидание. Наконец первые сведения: летчики сели кто в Котовске, кто в степи. Но узнать обо всех пока не удавалось.
С первыми проблесками солнца командир полка вылетел к местам вынужденных посадок.
В полдень летчики начали слетаться. Возвращались и в одиночку, и парами. Из нашей эскадрильи не было лишь Комарова и группы Семена Ивановича. Борис сел в поле, поломал при посадке самолет - это нам было известно. О Хархалупе же особенно не беспокоились. Бомбардировщики сообщили, что он сопровождал их почти до посадки, и все были уверены: Семен Иванович где-то уютно 'пристроился' со своими летчиками, ждет, когда кончится туман и доставят бензин.
К вечеру распогодилось. Волнение немного улеглось. Мы вылетели еще раз сопровождать бомбардировщики. Я на дубининской 'чайке' был ведомым у капитана Солнцева.
Яссы встретили нас сильным огнем крупнокалиберной зенитной артиллерии. Черно-белые барашки разрывов усеяли небо. Бомбардировщики сбросили бомбы северо-западнее города и начали поворачивать домой. В этот момент под хвостом самолета Солнцева разорвался зенитный снаряд.
Взрыв был так силен, что мой самолет отбросило в сторону и перевернуло на спину. Когда я пришел в себя, ни Солнцева, ни Зибина рядом не было. Я быстро пристроился к звену Шульги и, обеспокоенный судьбой своих напарников, вернулся на аэродром. Там я и встретил обоих. Они решили, что несчастье произошло со мной. Оказывается, Солнцева тоже перевернуло; он угодил в облако, сорвался в штопор и крутил, по его словам, почти до самой земли.
Но самое интересное и непонятное заключалось в другом: и мой самолет, и самолет Зибина изрядно пострадали от осколков, а в 'чайку' Солнцева не попал ни один.
Вася Шульга объяснял это просто. Для большей наглядности он взял обыкновенный пулевой патрон, вертикально поставил его на ладони.
- Представьте себе, что снаряд в таком положении взрывается. Где у него основная масса осколков?- Он провел кончиком карандаша сверху вниз по 'снаряду'.- По всей длине корпуса.
Маленькие глазки Шульги лукаво поблескивали.
- Куда они разлетятся при взрыве? Конечно, во все стороны. А что полетит вверх? Вот - один этот малюсенький носик.- Васянька вытащил из гильзы пулю, для убедительности подбросил ее вверх.
- А ведь верно говорит, ребята,- согласился кто-то.
- Ерунду порет, - горячо возразил Тетерин, - по его теории получается, что полдюжины дырок в моем самолете после прошлого вылета - тоже от носика? Так, что ли?
- В тот вылет, Леня, у фашистов были особые снаряды: перед тем, как взорваться, они поворачивались к тебе боком.
- Совершенно верно, - засмеялся Васянька, - как объяснить иначе, почему тебе так здорово всыпали?
Услышав хохот, командир полка и Солнцев оставили израненных 'чаек' и подошли к нам. Иванов теперь регулярно осматривал каждый поврежденный самолет и по пробоинам вместе с летчиком разбирал допущенные им в бою промахи.
- Как, товарищи, не унываем? - нарочито беззаботно спросил он. Но я заметил, что прутик в его руке начал пощелкивать по голенищу.
- Не-ет!.. - отозвалось несколько голосов.
- Вместо шуточек лучше б тактикой занялись. Меньше бы в самолетах пробоин привозили,- назидательно заметил Солнцев.
- Вы, товарищ капитан, будто в воду смотрели, - засмеялся Крейнин.- До вашего прихода Шульга так это расписывал, что в пору кое-кому поучиться.
Солнцев слегка смутился, но лицо его не выразило и тени недовольства.
Этот до войны неплохой летчик сейчас заметно терял у нас уважение. Боевых вылетов он старался избегать. А ведь в то время, когда никто из нас не имел боевой закалки и надлежащего опыта, от комэска зависело многое. Прояви он в бою минутную слабость, прими неверное решение- и под угрозой окажется многое: выполнение задания, люди. Такие, как Атрашкевич, Ивачев, Хархалуп, Шелякин, были для нас примером.
Иванов стряхнул минутную задумчивость.
- Хорошо, что не вешаете головы. На войне без этого нельзя. Так ведь?
Он словно искал ответа на какие-то свои мысли. Ему было нелегко, этому рослому, плечистому человеку. Заботы и неприятности на наших глазах состарили, ссутулили майора, а без них теперь и дня не проходило. Сейчас ему не давала покоя судьба пятерых летчиков. Произошло что-то неладное, но нужно крепиться, не подавать виду, ждать.
Леня Тетерин, как всегда, не упустил случая блеснуть перед командиром знанием фольклора.
- Мудрость народная говорит: при хорошем настроении жить хочется, а умирать не можется.
- Что ж, верно, пожалуй, - согласился Иванов,- но мудрость узнается в делах. Не тот мудр, кто красиво говорил, а тот, кто хорошие дела на земле оставил, - И неожиданно для всех круто перевел разговор на другое, что, по-видимому, и привело его. к нам:
- Послушаешь кое-кого, и понимаешь: да ведь они гордятся пробоинами в своих самолетах, считают их чуть ли не доказательством храбрости.
Я покраснел, склонил голову. Неужели командир полка имеет в виду меня? Искоса глянув на товарищей, я понял, что и они испытывают такое же чувство.
Иванов нахмурился. Прутик чаще застучал по голенищу.
- За последние два дня от зенитного огня и в воздушных боях повреждено семь машин. Я не говорю о мелких повреждениях. Сегодня в тумане поломали два самолета. О пяти ничего неизвестно. Если так воевать дальше...командир обвел всех взглядом. - Живучи, очень живучи наши самолеты. Вчера на какой машине прилетел Фигичев: плоскости, фюзеляж - сплошное решето. За ночь заклеили дырочки и снова в бой. О чем это говорит? Невнимательны мы в воздухе, неосмотрительны. А ведь наблюдательный летчик - уже наполовину хороший летчик.
- Товарищ майор, разрешите? - Паскеев решил высказаться. - Разве зенитка знает, кто из нас наблюдательный?
- Она нет, а ты должен знать, куда она будет стрелять. Только что вы сопровождали бомбардировщиков. Зенитка стреляла по ним - а попало вам... Почему? Случайно? Нет. Бомбардировщики на развороте курс сменили, вы оказались на их месте. И то, что один снаряд чуть троих не сбил, тоже не случайно - плотным строем летели...
В тактике, казалось мне раньше, нет ничего такого, о чем стоило бы крепко думать. Достаточно взлететь, вовремя схватиться с противником - и все ясно: бей врага! Теперь я понимал: одного желания бить недостаточно. Нужна практика и практика. Вот ведь, как получается: командир полка, сидя на земле, видит больше, чем мы в воздухе.
- И все же чаще всего мы несем потери по своей вине, - наставлял нас командир полка. - Кто не умеет видеть в
