– Он был в отличной форме на дополнительных занятиях... у меня... сегодня утром, – рассеянно продолжал ректор. – И к тому же необычно хорошо себя вел.
– ...то обычно либо они влияют на школу, либо школа, как в данном случае, влияет на них. Я предпочитаю наши собственные методы, – заключил капеллан.
– Думаете, это тот самый случай? – бровь ректора чуть приподнялась.
– Уверен! И нет никакого оправдания ученику, который пытается создать колледжу дурную репутацию.
– Наверное, такой линии и следует придерживаться с таким учеником, – ответил ректор.
И авгуры подмигнули друг другу.
Через несколько дней преподобный Джон появился в Пятой комнате.
– Почему вы раньше не появлялись, падре? – спросили они.
– Я наблюдал течение времени, сезоны, события, людей... и учеников, – ответил он. – Я доволен своим Десятым легионом. Приношу вам свою благодарность. Клуер сегодня утром вместо занятий бросался в классе чернильными шариками. Теперь пишет пятьдесят строк за... неслыханную наглость.
– Не вините нас, сэр, – ответил Жук. – Вы просили нас избавить его... от насилия. Это для малышни самое ужасное.
– Я знаю мальчиков старше его на пять лет, которые бросались чернильными шариками, Жук. Одного из них я не так давно в качестве наказания заставил писать двести строк. И кстати, мне сейчас пришло в голову: я до сих пор их так и не увидел.
– Да, где они, Турок? – спросил Жук, не моргнув глазом.
– А вам не кажется, падре, что Клуер стал аккуратнее? – перебил Сталки.
– Мы же известные реформаторы морали, – сказал Мактурк.
– Это все Сталки, но было забавно, – сказал Жук.
– Я заметил, что моральные реформы осуществляются в несколько этапов. Я же ведь говорил вам, что ваше влияние гораздо больше, чем влияние всех остальных учеников колледжа, если вы его используете.
– Это довольно утомительное занятие... в том виде, как мы это делаем. Потом, вы видите, Клуер в результате только обнаглел.
– Я имел в виду не Клуера; я думал о других... О других людях, Сталки.
– А, нас не очень волнуют другие люди, – сказал Мактурк. – Так?
– Но меня волнуют... Они-то меня с самого начала и волновали.
– Значит, вы знали, сэр? Клуб дыма.
– Говорят, мальчишки воспитывают другу друга больше, чем можем или смеем мы. Если бы я только мог использовать хотя бы половину тех увещеваний, которые вы используете или не используете...
– С самыми благими намерениями. Помните о наших праведных мотивах, падре, – сказал Мактурк.
– Думаю, что я, наверно, мог бы уже томиться в байдфордской тюрьме. Так вот, цитируя ректора по поводу того небольшого инцидента, который мы решили забыть, меня поражает эта вопиющая несправедливость... Над чем смеетесь, вы, юные грешники? Разве не так? Я уйду, чтобы не слышать ваших воплей. Я пришел в этот притон беззакония с тем, чтобы спросить, не хочет ли кто-нибудь пойти со мной купаться в Пебблридж. Но мне кажется, вы не хотите.
– Как это не хотим?! Сейчас, падре-сахиб, мы только возьмем полотенца и
ПРОДЛЕННЫЙ ДЕНЬ
Прошел всего месяц с начала осеннего семестра, когда приходящий старшеклассник Стеттсон подхватил дифтерит, и ректор очень рассердился. Он ограничил своим приказом разрешенную территорию (следы инфекции вели на близлежащую ферму), префекты должны были нещадно пороть всех нарушителей границ, и обещал, что лично будет следить за этим. Стеттсона, который лежал в карантине дома у матери, проклинали всеми возможными словами за то, что он понизил средний показатель уровня здоровья в школе. Об этом ректор заявил в гимнастическом зале после молитвы. Затем он написал около двухсот писем взволнованным родителям и опекунам и вернул школу в обычное русло. Волнение улеглось, но однажды вечером к двери ректора подъехала коляска, и ректор исчез, оставив все под ответственность мистера Кинга – старшего преподавателя. Ректор часто уезжал в город, где он, по глубокому убеждению всей школы, подкупал чиновников для быстрого рассмотрения экзаменационных бумаг о зачислении в армию. Но на этот раз его отсутствие затянулось.
– Вот продувная бестия! – сказал Сталки своей компании, сидя в комнате одним пасмурным днем. – Наверное, перебрал, а они его там упекли под фальшивым именем.
– За что? – весело подключился Жук к наговору.
– Сорок шиллингов или месяц за то, что лягнул вышибалу в Павильоне. [98] Бейтс всегда устраивает кутеж в городе. Хорошо бы, конечно, чтобы он вернулся. Меня уже тошнит от «бичей и скорпионов»[99] Кинга, лекций о духе частной школы... Ах, ах!.. и пользе знаний!
– «Тупая жестокость средних классов... чтение единственно ради отметок. Ни одного знающего ученика в школе», – цитировал Мактурк, пытаясь задумчиво пробурить отверстия в облицовке камина горячей кочергой.
– Что-то мы мрачно проводим день. Да и душно. Пойдем выйдем покурить. Вот и угощение. – Сталки вытянул руку, держа длинную индийскую сигару. – Стянул у своего папаши в прошлые выходные. Но мне что-то страшновато, она здоровенная, больше трубки. Будем курить ее постепенно. По кругу, как вы? Пойдем спрячемся за старой бороной по дороге на Обезьянью ферму.
– Туда нельзя. Ограничили выход за территорию. Кроме того, нас точно стошнит. – Жук критически понюхал сигару. – Обычный Зловонный Вонючкодор.
– Тебя, может, и да. А меня нет. Что скажешь, Турок?
– Да можно, наверное.
– Тогда надевай шапку. Два против одного. Жук, пошли!
В коридоре у доски объявлений они увидели группу мальчишек: с ними был и коротышка Фокси – школьный сержант.
– Новые ограничения, что ли? – сказал Сталки. – Привет, Фоксибус, вы по кому это в трауре?
Рука Фокси была обвязана широкой черной лентой.
– Он служил в моем старом полку, – сказал Фокси, показав головой на доску объявлений, где между списками учеников была кнопками приколота вырезка из газеты.
– Черт побери! – вымолвил Сталки, читая вырезку. – Это же старый добрый Дункан... Дункан – Толстый Кабан... погиб, выполняя свой долг под каким-то Коталом. «Отважно ведя в бой своих солдат». Ну, естественно. «Его тело вернули...». Это хорошо. Они же иногда разрубают их на части, правда, Фокси?
– Ужасно, – коротко ответил сержант.
– Бедный старый Кабан! Я был малявкой, когда он ушел. Какой же он по счету получается, Фокси?
– Мистер Дункан – уже девятый. – А когда пришел сюда, был не старше вот этого клопа Грея. Мой старый полк. Да, теперь их девять, мистер Коркран.
Мальчишки быстро удалились на дождливый двор.
– Интересно, что чувствуешь... когда тебя застрелят или что-нибудь в этом роде, – сказал Сталки, когда они шли по лужам аллеи. – Где это случилось, Жук?
– Да где-то в Индии. У нас всегда там беспорядки. Послушай, Сталки, что хорошего торчать под телегой и блевать? Мы страшно замерзнем. Мы все промокнем, и нас точно поймают.
– Замолчи! Хоть когда-нибудь дядя Сталки втравлял вас в неприятности? – Как и многие лидеры, Сталки не помнил прошлых поражений. Они пролезли сквозь мокрую живую изгородь, прошли по влажным кочкам и уселись на покрытую ржавчиной борону. Сигара тлела, разбрасывая селитру. Они курили ее осторожно, передавали по кругу, зажав между указательным и большим пальцем.
– Хорошо, что у нас не по целой на брата, – сказал Сталки, стиснув зубы и дрожа.
В качестве убедительного аргумента он незамедлительно выложил перед ними содержимое своего желудка, и они последовали его примеру...
