зубную щетку или запасные трусы, чем этакое барахло. Смотрю купюру на свет. На первый взгляд все в порядке - деньги как деньги. Достаю из бумажника свою, кровную, пятидесятитысячную бумажку и принимаюсь сравнивать. Процесс длится так же долго, как 'день без тебя' (как сказал бы поэтически настроенный Сан-Антонио в более подходящей ситуации). Но иногда я способен проявить терпение. Через четверть часа становится ясно, что глаза я пялил не зря. Исследуя то место, где изображен толстяк в парике на фоне Версаля, я на своей купюре насчитываю в третьем по счету здании восемнадцать окон, а на ассигнации из чемоданчика - всего пятнадцать. Маленькая деталька, но вполне достаточная, чтобы установить истину. Теперь я понимаю, почему мадам в синем была так щедра с Дэдэ,- она могла себе это позволить. Характерные звуки извещают меня о прибытии полиции.
Глава 11 Главный комиссар Матэн: полтора центнера тугого мяса, дюжина подбородков один на другом, голубые подтяжки и зеленый галстук, на котором изображена голова испанца на фоне лунного заката. В довершение - нос, свидетельствующий, что его владелец всегда не прочь пропустить стаканчик божоле. Комиссар появляется в сопровождении какого-то худышки, серьезного, как гражданские похороны. - Ну-с,- вопрошает он,- что тут у тебя? - Ничего хорошего,- вздыхаю я. Потом даю ему точное описание происшествия. Он внимает в сосредоточенном молчании. Затем мы идем навестить труп. - Ты хоть сам-то отдаешь себе отчет, в какое дело влез?- интересуется Матэн.- Чтобы печатать фальшивки такого качества, надо иметь серьезное оборудование. Бумажки высший класс. Не знай я, что они не настоящие,нипочем бы не отличил. Да-а, неплохо бы заиметь такой чемоданчик. Хватило бы, чтобы уйти на пенсию, а? Представляешь - вилла с зелеными ставнями и роскошная жизнь в свое удовольствие!- Он вздыхает, терзаемый тайным сожалением. Я неопределенно пожимаю плечами. - В конце концов, наше дело не обогащаться, но наказывать тех, кто хочет это сделать незаконным способом,- встрепенувшись, единым духом выдает Матэн и, обессилев от столь длинной тирады, переводит дух, вытирая взмокший лоб огромным носовым платком.- Кстати, ты успел продумать, как подобраться к этой твоей синей мышке? - Нет,- признаюсь я.- Понятия не имею. Приметы уж слишком неопределенны. Разве что попробовать с другой стороны? Найдется у тебя хоть несколько парней не таких тупых, как остальные? - Компер?- понимающе спрашивает он. - Именно. - Ты прав. Имеет смысл как следует покопаться в прошлом этого весельчака. Может, на что и наткнемся. Если мы не найдем типографию, из которой выходят эти бумажки, начальство нас слопает, не дав даже ботинки снять. - Валяй,- соглашаюсь я. Он в сопровождении своего тощего помощника, так и не проронившего ни единого слова, отбывает исследовать сарай, где его ждет еще один труп, а я решаю позвонить патрону - тот, наверное, уже давно спрашивает себя, куда это подевался его любимый Сан-Антонио. Судя по голосу, Старик пребывает в отвратительном настроении. - Это я, шеф,- весело произношу я. - Слышу,- мрачно изрекает он. На ходу переменив настрой, выдаю ему полный доклад. К концу мое настроение немногим отличается от его - терпеть не могу рапорты, даже устные. - Фальшивомонетчики - не наша область,- резюмирует Старик.- Сдайте дела лионцам и возвращайтесь. - Что?!- вырывается у меня. Не очень вежливо, но Старик переживет. Он что, с ума сошел - возвращать меня в момент, когда дело наконец становится интересным? Разве отнимают тарелку супа у голодной собаки? Больше он ничего не хочет? - Вы что, плохо слышите?- скрипит этот сморчок.- Я жду. Для вас есть задание. За границей. Я знаю, что возражений он не терпит, но тем не менее не колеблясь бросаюсь на защиту своей мозговой косточки: - Слушайте, патрон, не могу я сейчас это дело оставить! Считайте, что оно уже стало моим личным. - А меня ваши личные дела не волнуют. Так же, как и вас мои. Чувствую, что дальше пререкаться небезопасно. - Ладно,- злость в голосе все же скрыть не удается.- Когда я должен быть на месте? - Как можно скорее. - Сию секунду я все равно выехать не могу. Машина не моя - кстати, ее еще надо вернуть, да и шмотки забрать... -Жду вас завтра вечером,- непререкаемым тоном объявляет Старик и вешает трубку. - Вонючка!- ору я в бесчувственный аппарат.- Продажная шкура! Козел! - Вы уже кончили?- нежным голоском осведомляется телефонистка. - Нет,- рычу я,- только начинаю! И тут мне в голову приходит одна вещь, о которой я, честно говоря, вспоминаю не часто. Все-таки я, черт побери, не вольная пташка - я состою на службе у старой доброй Французской республики, и шкура моя принадлежит государству. Так что личная инициатива может иметь место только в том случае, если она оговорена приказом. Бросаю на закуску еще пару ласковых слов и покидаю место действия. Еду к дому Дюбона. - Ну у тебя и морда,- объявляет он вместо приветствия. - Есть от чего,- хмуро киваю я.- Патрон велит возвращаться. Представляешь, впервые за все время моей клятой карьеры приходится бросать дело, не дойдя до финиша. - Такова жизнь,- философски изрекает Дюбон,- вечно кто-нибудь сует палки в колеса. Пойдем-ка пожрем, вот что. Глядишь, и полегчает. Сказано - сделано. Жратва - любимый спорт Дюбона; думаю, потому он и стал хозяином отеля. Меню - его любимый вид литературы, тут он не только читатель, но и творец: обожает красивым почерком выписывать названия блюд. Любит сам покупать продукты и смотреть, как повар колдует над соусом из мадеры. Словом, проводит жизнь, пуская слюну. Курс лечения состоит из утиного жаркого и жареной баранины. Потом мы приканчиваем еще одну бутылочку бургундского и отправляемся на боковую. Поезд 'Гре-нобль - Париж' отходит в десять утра - стало быть, отсюда мне надо выехать в восемь. Просыпаюсь на заре и чувствую, что дело швах. Меня знобит, во рту горечь, глаза слезятся - все признаки болезни. Это еще с чего? До сих пор я болел всего дважды: корью в возрасте восьми лет и воспалением легких в прошлом году в результате незапланированного купания. Щупаю пульс - он колотится как ненормальный. Собравшись с силами, встаю и чувствую, что меня шатает. Голова кружится так, что приходится вернуться в постель. Тем не менее вы-то знаете, что между неженкой и мной такая же разница, как между быком и родинкой на левой ягодице вашей супруги. Вспоминаю, что спальня Дюбона рядом с моей, и что есть мочи колочу в стену. В ответ раздается такое ворчание, будто я разбудил льва. - Что случилось?- наконец рычит Дюбон. - Это я. Можешь зайти? Через мгновение он возникает в дверях - в белой пижаме, расписанной лиловыми листьями. Попадись он в таком виде на глаза антрепренеру 'Комеди Франсез', и ангажемент на ближайший сезон ему обеспечен. - Чего тебе?- без особой нежности в голосе осведомляется он.- Если захотелось с утра позабавиться, вызови горничную. Меня лично такие развлечения в твоем обществе как-то не прельщают. - Ты что, дубина, не видишь, что я смертельно болен?- прерываю я поток его пошлостей.- Кроме шуток. Он смотрит на меня и понимает, что я серьезно. Без звука кладет руку мне на лоб, потом заставляет открыть пасть. - М-да-а,- озабоченно цедит он, завершив осмотр.- Температурка еще та. А уж глотку хоть в музее выставляй - серо-зеленая. Похоже, ты подхватил какую-то дрянь. Надо вызвать врача. - Придется,- соглашаюсь я, а внутри у меня все прямо переворачивается от мысли, что подумает босс. Наверняка ведь старая перечница решит, что я симулирую,- нашел предлог, чтобы не возвращаться. - Я ему позвоню,- обещает Дюбон.- Уж мне-то он поверит. К тому же можно будет послать ему справку от врача. С диагнозом. А если он такой скептик, так не слабо ему приехать и самолично на тебя полюбоваться. Лучше один раз увидеть... С этими словами он исчезает. Состояние у меня - не приведи господь. Ощущение такое, будто в брюхо засунули горящую печку. Я буквально полыхаю, глаза слипаются, а что касается языка - такое впечатление, будто вместо него у меня во рту надувной матрац. Так паршиво, что начинаю всерьез беспокоиться: не отдать бы ненароком концы. И что пугает больше всего, так это внезапность: ведь еще полчаса тому назад я был абсолютно здоров! Мне кажется, что мучения мои длятся уже целую вечность, но вот дверь наконец открывается и впускает Дюбона в сопровождении маленького старичка. На дедушке столько морщин, что больше всего он похож на многократно чиненный аккордеон. Я замечаю, что мой приятель успел сменить свою парадную пижаму на более скромное одеяние. - Вот доктор,- почтительно представляет он своего спутника. Старикашка извлекает из допотопного саквояжа целый арсенал и приступает к процедуре, по сравнению с которой китайские пытки кажутся мне верхом гуманности. - Аппендицит,- выносит он наконец свой вердикт.- Впрочем, посмотрим, что скажут анализы. Если диагноз подтвердится, придется перевозить вас в клинику, в Гре-нобль. Ничего себе - вот так возьмут тебя тепленьким и ни за что ни про что вскроют брюхо! Врач выписывает рецепты, длинные, как меню в хорошем ресторане, и собирается уходить. -Доктор,- проникновенно говорит Дюбон,- месье состоит на государственной службе и должен был приступить к работе сегодня вечером. Можете вы выдать ему свидетельство о болезни? - Конечно, конечно,- спохватывается божий одуванчик. Пишет нужную бумагу и прощается до вечера. - Ну и идиоты эти врачи,- ухмыляется Дюбон, когда старик уходит. Потом извлекает из кармана маленький флакон.- Ну-ка, глотни хорошенько. - Это еще что?- удивляюсь я. - Черт возьми! Пей, тебе говорят! Прикладываюсь к горлышку и делаю основательный глоток. М-да! Вкус, как говорится, специфический. Такое ощущение, будто печень у меня вывернули на сковородку. Однако боль мгновенно успокаивается, и я чувствую, как все мои внутренние органы будто по мановению руки колдуна приходят в норму. Дюбон с улыбкой следит за моей реакцией. - Ну как, лучше? - Не то слово! Ты что, не мог раньше
