позволяло себя так называть - обладал отличным юмором, и я не сомневался, что он охотно примет участие в невинном розыгрыше. Идея была такая. Мы посылаем Талю радиограмму, в которой раскрываем все карты и предлагаем ему играть за Восток, против художников. Те, разумеется, будут разгромлены, поднимется шум, наша вечнозеленая партия прогремит на весь мир, а мы, вдоволь посмеявшись, раскроем мистификацию. К сожалению, Василий Семеныч счел идею сомнительной и зарубил ее на корню.
- Какой розыгрыш пропадает! - огорчился Коля и неожиданно ухмыльнулся. - В почте таится масса неиспользованных возможностей. Когда я учился в ЛАУ *, мы славно разыграли одного курсанта. У него, в общем-то неплохого парня, был один недостаток: он очень любил хвастаться своими победами: 'Я, мол, такой и сякой, для ихней сестры неотразимый!' Ладно. Написали мы ему письмо якобы от девчонки, которую он еле знал: 'Умираю от любви, жду вечером в субботу по такому-то адресу, буду одна. Навеки твоя' и прочее. Смотрим - клюнул. Весь день гладился, отмывался, душился и с упоением читал желающим письмо. Хорошо. К вечеру укатил по указанному адресу - черт знает куда, километров за сорок от Ленинграда в какую-то деревню. Мы ждем, не спим - кому охота терять такое удовольствие? Вернулся он ночью, промокший до нитки, грязный, в разорванных штанах - противно смотреть. До утра спать ему не давали - расскажи! Признался,
* ЛАУ - Ленинградское арктическое училище.
что заблудился, стучал в несколько домов и какой-то псих на него собаку натравил. И что вы думаете? Перевоспитали!
Колю я всегда слушал с наслаждением. Рассказывая веселые истории, запас которых был у него неисчерпаем, он сам не смеялся, и лишь в его голубых и мягких, огромных, как у девушки, глазах дрожал смех. Коля являлся одним из членов-учредителей нашего филиала 'Клуба 12 стульев' и активнейшим участником чаепитий, частенько превращавшихся в 'вечера устного рассказа'.
- Ребята, а уж не рекорд ли сегодня? - Саша Дергунов оторвался от стола. - Минус 21,5 градуса! Кажется, так тепло на Востоке еще никогда не было.
- Рекорд не засчитывается, - возразил Коля. - Семеныч говорил, что в одну экспедицию было 20,9 градуса. А вот нам с Борей до рекорда действительно рукой подать - сегодня зонд махнул на сорок километров. Еще немного - и Семенычу придется выставлять бутылку коньяку согласно неосторожно данному обещанию!
- Эй, служба погоды! - из соседней комнаты высунулась голова Валерия Фисенко. - В порядке расширения кругозора - какой самый точный метеорологический прибор?
- Большой палец!
- Каменный век! Берите полотенце и вывесьте его на форточку. Если мокрое - дождь, если колышется - ветер, если нет - украли...
- Эрудит! - с восхищением сказал Коля. - Кулибин!
- Люблю, когда меня уважают, - растрогался Фисенко. - Как с Борисом выставишь Семеныча на коньяк - смело зови, приду.
В соседней комнате летали искры и пахло жареным железом. Юрий Зеленцов наваривал на кровати 'второй этаж'. Ему помогали Игорь Сирота и Валерий Фисенко. Вся эта троица, молодые горные инженеры, прибыли на станцию позавчера; год они отзимовали в Мирном и теперь на месяц с небольшим стали восточниками. Именно им предстояло 'потрогать Антарктиду за вымя' смонтировать буровую установку в углубиться в недра ледового материка. Старший группы - Фисенко, известный всей экспедиции балагур и великолепный работяга; будучи одним из создателей буровой установки, он последние три года почти непрерывно разъезжал по разным полярным областям, усовершенствуя свое техническое дитя и очень скучая по другому, тоже трехлетнему ребенку, которого в честь деда назвали Филипок и которого за всю его жизнь папа видел лишь несколько месяцев. В Мирном установка работала безотказно, и теперь Валерий горел желанием испытать ее на Востоке. С понятным чувством ждали этого Нарцисс Иринархович Барков, руководитель темы, и его отряд - инженеры Никита Бобин, Геннадий Степанов и Георгий Соловьев; по плану они должны были за год углубиться в лед на полкилометра и привезти в Ленинград добытый керн. Времени для монтажа установки оставалось в обрез, и Барков был вне себя от нетерпения: всячески ухаживал за буровиками, оберегал их сон и намекал, что пора приниматься за дело.
- Какое дело? - удивлялся Фисенко, облизывая синие пересохшие губы. - Что я сюда, товарищи дорогие, работать приехал?
Вот и сейчас Нарцисс Иринархович с немым упреком смотрел на буровиков, которые по просьбе Семеныча отказались от положенного гипоксированным элементам трехдневного инкубационного периода и занялись сварочными операциями.
- Но ведь это стрельба из пушек по воробьям! - негодовал Барков. Разве можно уникальным специалистам тратить время на такую чепуху?
- Это все Сирота, с его аристократическими замашками, - пояснял Фисенко. - Спать на полу, видите ли, ему не нравится. Кровать требует с пружинным матрасом и шишечками.
Дав буровикам несколько бесценных советов по повышению качества сварочных работ, я зашел в радиорубку покормить рыбок. Они мирно плавали в аквариуме, не имея представления о том, что являются самыми южными гуппиями в мире. В старой смене за рыбками ухаживал, кажется, Дима Марцинюк, теперь заботиться о них будет Гера Флоридов. Зашел я, как оказалось, не зря - Гера с ухмылкой вручил мне радиограмму, в которой сын сообщал о том, что получил паспорт, и заканчивал угрожающим намеком: 'Приезжай скорее, а то женюсь'. Это на меня продолжалась атака, начатая женой: узнав, что я решил не возвращаться на 'Визе', она прислала радиограмму, выдержанную в духе лозунгов гражданской воины: 'Даешь шестимесячную программу за три!' Бесполезно, мои дорогие шантажисты, 'Визе' уже ушел! Ничего нам с вами не остается, как поскучать друг по другу до конца мая.
Написав на розовом бланке оптимистический ответ, я решил подышать свежим воздухом и пошел в медпункт одеваться.
Здесь происходили драматические события. С искаженным от ужаса лицом доктор взирал на груду деталей, которые еще час назад были электрокардиографом, а слегка озадаченный Тимур с ненужным в данной ситуации энтузиазмом цокал языком и восклицал:
- Ай, ай, ай, какая беда, подумаешь! И не такие машины чинил. Будет тебе аппарат как новенький.
- Когда будет? - сверкая черными глазами, грозно уточнял Валера. Когда?
- Когда, когда... - ворчал Тимур, порываясь уйти. - Есть другие, более важные дела.
- Нет уж, голубчик, пока не соберешь - не выпущу!
- Как так 'не выпущу'? Что я, нанялся тебе чинить эту рухлядь?
Я потихоньку оделся и выскользнул из медпункта. Над домиком геохимиков вился уютный деревенский дымок. Казалось, вот-вот замычит корова, откроется дверь и выйдет женщина с эмалированным ведром в руке. Даже сердце екнуло от такой домашней мысли. Увы, молоко нам долго еще суждено видеть в состоянии сгущенки, а женщин - только на киноэкране. ...Ба, дверная ручка! Бутафория? Нет, держится. Ну и ну, как они ухитрились ее прибить, ведь на двери живого места не осталось.
- Спасибо, нам помогать не надо, мы уже все сделали! - испуганно взвился Терехов, едва я переступил порог.
- Как все? - возразил я, делая вид, что беру молоток. - А полку кто приколотит?
- Я сам!!
- Тогда, может, плинтуса прибить? Десять лет будут держаться!
- Ну чего корчитесь? - прикрикнул Терехов на Гену и Алика. - Он же нам домик развалит! Не дам! Положите молоток на место!
- Хотите чаю? - в изнеможении пролепетал Алик. - Князь, кружку для гостя!
'Князь', он же Гена Арнаутов, налил в кружку крепчайшего чая, и я присел к столу. Спрятав молоток, Иван Васильевич успокоился и присел тоже. Вот уже несколько дней друзья любовно отделывали лабораторию: соорудили стеллажи и полки, разместили на них аппаратуру и украсили стены произведениями искусства, вырезанными из иллюстрированных журналов.
- Здесь будет жить и работать Альберт Миклишанский! - торжественно возвестил Гена. - Кстати, Ваня, не забыть бы нам до отъезда вырезать из фанеры мемориальную доску. Все поколения восточников должны знать, кто в суровую полярную зиму мыслил в этом домике. Да, не боюсь этого слова именно мыслил! Ибо...
