чемоданы. Но вы не замечаете вопросительных взглядов жены, из вас рвутся впечатления. Жена тихим голосом спрашивает: 'А что ты мне привез?'
Конечно, жене больше всего на свете нужны вы, единственный и неповторимый, но, кроме вас, ей нужны знаки вашего внимания, свидетельствующие о том, что каждую минуту разлуки вы думали именно о ней. Такова женская натура, с которой необходимо считаться. Вот почему все полярники разбрелись по магазинам в поисках сувениров семье и знакомым.
Мы были вооружены небольшим, но ценным опытом. Лично со мной в Монтевидео произошел такой случай В одной лавчонке мне приглянулся изящный нож, на рукоятке которого была изображена коррида. Но цена его оказалась несуразно высокой - пять тысяч песо, или двадцать долларов по тогдашнему курсу, и я повернулся уходить. Хозяин меня окликнул и спросил, сколько бы я дал. 'Тысячу песо!' - нагло заявил я и съежился, ожидая, что сейчас от меня останется одво воспоминание. 'Берите!' - неожиданно согласился хозяин. Когда я расплатился и вышел, поражаясь, как это мне удалось так его околпачить, из лавки послышался сдавленный смех.
Но такие номера откалывают лишь мелкие торговые щуки, у настоящих акул бизнеса цены без запроса. И какие цены!
Первым делом мы зашли в большой и роскошно обставленный магазин игрушек. Он был пуст, и мы подумали, что попали в обеденный перерыв и что нас сейчас выпрут из помещения, но продавец проявил исключительную любезность. Он продемонстрировал покупателям действующую железную дорогу, прыгающих и рычащих зверей, хохочущих обезьян и виртуозов гимнастов со стальными мускулами.
Арнаутов просто стонал от нетерпения, воображая, как он преподнесет своему дорогому Вовочке эти великолепные японские игрушки.
- Сколько? - воскликнул он, потрясая кошельком.
- Сто долларов, - нежно пояснил продавец.
- А... это? - пролепетал бедный Гена.
- Сто двадцать, - еще ласковее ответил продавец.
Тут Гена вспомнил, что забыл снять деньги с текущего счета, и мы тихо удалились, провожаемые печальным вздохом продавца. Он-то хорошо звал, почему его магазин пуст.
В ювелирном салоне мы решили ничего не покупать, так как в нем было слишком душно. В универмагах воздух, напротив, был прохладным, но продавцы слишком высокомерны. И лишь на окраине Рио мы нашли торговую точку, отвечающую всем нашим повышенным требованиям. Это была небольшая лавка, наподобие нашего сельпо. За прилавком стояла прехорошенькая мулатка, она же кассирша, уборщица и манекен для примерки дамской одежды, приобретаемой мужчинами. Тут же, ревниво посматривая друг на друга, топтались два смуглых красавца. Мулатка весело над ними смеялась, и красавцы страдали. Приход покупателей отвлек жестокую от этого занятия - бизнес есть бизнес. Поняв, что мы иностранцы, она при помощи артистически разыгранной пантомимы попыталась выяснить, что нам нужно: изящными жестами обрисовывала свои формы (белье, сеньоры?), щелкала воображаемой зажигалкой, натягивала мысленные чулки и приплясывала на невидимых каблучках. Наконец мулатка догадалась, что сеньорам нужны белые женские брюки, прикинула их на свои бедра, сдедала несколько грациознейших па, вручила нам покупки и проводила до двери.
Серьезно подорвав свою финансовую мощь, мы пешком пошли к порту. Отовсюду: со стен домов, с рекламных стендов, из витрин магазинов и окон газетных киосков - на нас смотрел Пеле. Идол бразильцев не только великий футболист, но и неплохой делец, он зарабатывает рекламой, наверное, не меньше, чем бутсами. Предприниматель, товары которого рекламирует сам Пеле, денно и нощно благодарит бога за такую милость. На наш непривычный взгляд, в этом назойливом мелькании Пеле имеется какое-то излишество. Конечно, замечательно, что его имя стало символом, всебразильской вывеской, но всетаки престиж страны должен основываться на более солидных вещах, чем футбол, даже доведенный до совершенства.
Поразило нас на улицах Рио и обилие пингвинов: их изображения украшали рекламы фирмы 'Антарктик', торгующей прохладительными напитками (отличнейшими!) и мороженым (московское значительно вкуснее). У самого порта мы зашли в один 'Антарктик', где нас встретили дружным хохотом: кафе было заполнено нашими товарищами.
- Где-то я вас встречал, сэр? Не в Париже?
- Бонжур, мосье, вы не из Тамбова?
Рио мы покинули поздно вечером. Ночной Рио - зрелище фантастическое: огненная дуга Копакабаны, и стекающие с гор неоновые реки... Но главное в этой театральной иллюминации - тридцатиметровая фигура Христа на вершине семисотметровой горы. Сама гора скрыта во тьме, на ней ни единого огонька, и искусно подсвеченный, видный отовсюду Христос словно шествует по воздуху, напоминая о евангельских чудесах. Придумано это здорово и, по рассказам, на воображение верующих действует очень сильно.
До глубокой ночи мы смотрели на исчезающие вдали огни Рио. Но вот 'Обь' вышла в открытый океан, и Рио растворился во мраке. Все, больше никаких стоянок не будет. Начался последний этап нашего возвращения домой.
Возвращение новичка
Я перелистал свои блокноты и убедился в том, что последние три недели преступно бездельничал. Вот записи этих дней:
26 апреля. Загорал.
27 апреля. Читал 'Графа Монте-Кристо'.
28 апреля. Ночью испортился рефрижератор. Паника. Аврал. Тридцать добровольцев перетаскивали монолиты Арнаутова в судовую установку. Бесценный прошлогодний снег спасен.
1 мая. Праздник.
2 мая. Перешли экватор. Хожу вверх головой. Привыкаю.
3 мая. Ночью пошел дождь. Табор с верхней палубы сыпанул в твиндек.
5 мая. Дождь.
6 мая. Загорал.
7 мая. Дежурили по камбузу. Льстивыми голосами уговаривали Васю Кутузова варить сегодня лапшу. Он сделал вид, что колеблется, и... притащил два огромных мешка картошки.
10 мая. Приводили 'Обь' в христианский вид.
11 мая. То же.
Впрочем, последние недели не только у меня прошли столь же плодотворно и активно. В любое время дня и ночи можно было увидеть лунатиков, бесцельно передвигающихся по верхней палубе. Иногда они объединялись в группки и принимались за недочеты.
- Сегодня пятое мая, - загибая палец, говорил один лунатик. - А приходим двадцатого. День ухода в день прихода - один день. Получается четырнадцать. Девятое мая - праздник. Считай тринадцать. Две субботы и два воскресенья... - итого остается девять дней!
- А два дня по Финскому заливу? - напоминал другой. - Все равно что дома!
- Выходит, семь дней, - неуверенно кивал третий.
- Говорят, капитан получил распоряжение прибавить ход, - вносил свою лепту третий. - Начальник радиостанции Юра Пулькин вроде бы кому-то сказал.
Обсудив все возможные варианты и слухи, группка приходила к выводу, что фактически ждать уже ничего не осталось. Но особой радости такое открытие ни у кого почему-то не вызывало. В глубине души каждый прекрасно сознавал, что пятнадцать суток придется проплавать от звонка до звонка.
Такого лютого нетерпения никогда в жизни я еще не испытывал. Даже самые бывалые полярники, которым возвращаться было не в диковинку, и те старались как можно больше спать. Находились и такие люди с железной волей, которые прошедший день зачеркивали на календаре только следующим утром! На них смотрели как на чудо, с глубоким уважением и завистью. Лично я зачеркивал сегодняшний день после обеда и не без высокомерия поглядывал на тех, кто делал это перед завтраком.
Ла-Манш мы проходили в густом тумане. За ночь многие не сомкнули глаз: каждые несколько минут 'Обь' перекликалась со встречными судами. Утешались мы тем, что лучше пусть несколько человек не выспятся, чем весь экипаж заснет последним сном.
В Северном море и датских проливах нетерпение подскочило до точки кипения, в Балтике из нас пошел пар, а последнюю ночь в Финском заливе никто не спал.
Да, по моему, никто. То есть объявлялись, как всегда в таких случаях отдельные хвастуны, которые
