Затем мы начали вспоминать подробности вчерашнего матча, и Сергей Алексеевич выразил сожаление, что ему не довелось поиграть. И тогда Эдуард Иосифович рассказал такую историю.
Семь-восемь лет назад в иностранном порту встретились два наших судна, и капитаны, одним из которых был Купри, решили провести товарищескую встречу по футболу. И нужно же было случиться такому редкостному совпадению: в ходе матча оба старпома вывихнули себе ноги! Капитаны немедленно отправились на почту, заказали по телефону Москву и доложили начальству о чрезвычайном положении. Сначала о своем старпоме рассказал коллега капитана Куари. Начальство разозлилось, выругало капитана и велело назначить на должность пострадавшего второго помощника. Потом трубку взял Купрв и доложил о своем незадачливом старпоме. Начальство решило, что ослышалось, и недовольно проворчало, что указания уже даны. Когда же Купри пояснил, что речь идет о вывихнутой ноге совсем другого старпома, начальство совершенно рассвирепело и в ярости воскликнуло: 'Отныне категорически запрещаю всем старпомам играть в футбол!'
- Так вот почему вы отказались включить меня в команду! - ахнул Сергей Алексеевич.
- А как вы думали? - засмеялся капитан. - То указание еще никто не отменил!
Мы беседовали, глядя на бушующее море, а 'Обь', хотя и сбавив ход, упрямо шла вперед, каждым оборотом винта отдаляя нас от Антарктиды. Все реже попадались айсберги; пройдет еще день-другой, и мы махнем рукой последнему. И вдруг я увидел на мачте белую птичку с большим вытянутым клювом, вроде утиного. На Ватерлоо этих птиц называли футляроносами; не знаю, насколько это название точно, но одна такая пичужка почему-то предпочла твердой земле негостеприимную мачту корабля. Укрывшись за выступом, глупышка пережидала бурю, не подозревая, что, когда шторм кончится, мы будем далеко от ее дома. И мне стало жаль ее, жаль своего скомканного прощания с Антарктидой, и, будь это в моей власти, я бы, кажется, вернулся хоть на денек обратно, чтобы еще раз поклониться острову Ватерлоо, всему ставшему мне родным ледовому континенту и людям, которые его обживают.
Фешенебельный курорт на верхней палубе
Вот она, плещущая через край радость бытия!
Третий день мы загораем. Нет, вы только представьте себе: мы загораем! Мы!
Пять дней назад мы сняли каэшки. Спустя сутки сбросили с себя куртки и свитеры. А на следующее утро, выйдя на палубу, увидели, что она залита щедрым южным солнцем.
- Загораем, братцы!
И началась вакханалия, на которую экипаж 'Оби' не может смотреть без улыбки пятнадцать рейсов подряд.
В мгновение ока верхняя палуба превратилась в цыганский табор: это обитатели твиндека устлали ее матрасами, ковриками, завесили тентами из простынь и гамаками. Через час на палубе не осталось свободным и квадратного дециметра 'жилой площади'. Горе тому, кто проспал! Долго он будет ходить и канючить, судьбу свою кляня. Помни одиннадцатую заповедь - не зевай!
Хитроумнее всех оказались летчики: они превратили в благоустроенную дачу ИЛ-14, обеспечив себя и солнцем, и свежим воздухом, и надежным укрытием на случай дождя.
Тут же, на палубе, был оборудован душ. Вода, правда, морская, но зато плескайся сколько хочешь.
За такие вольности и любят полярники 'Обь'!
Жарко! Наши врачи поначалу со строгими лицами ходили по табору и взывали: 'Остерегайтесь ожогов! Лучше жить белыми, как сметана, чем откинуть копыта шоколадными!', а потом не выдержали искушения и целыми часами преступно поджаривались, бормоча про себя клятву Гиппократа.
Лениво и безмятежно, ни о чем не думая, подставлять солнцу свои бока занятие, из которого никто не извлекает столько самозабвенной радости, как полярник. Полгода он вообще не видит солнца; затем на долгие месяцы солнце повисает над ним, словно огромная электрическая лампочка. Конечно, и в Антарктиде отдельные отчаянные ребята загорают, но в этом больше 'игры на публику', вроде нашего ныряния в прорубь (даю голову на отсечение, что ни один 'морж' не сунется в ледяную воду, если на него в это время никто не будет смотреть). Загорать же на палубе, когда корабль входит в тропики,первое настоящее удовольствие отзимовавшего полярника, увертюра перед подъемом занавеса, скрывающего за собой настоящую, полноценную жизнь,
В отличие от большинства своих товарищей я не успел соскучиться по солнцу. Полгода назад, когда 'Визе' пересекал тропики, я ухитрился впитать в себя столько ультрафиолетовых лучей, что несколько дней не мог ни сидеть, ни лежать. Помня тогдашние муки, я на сей раз не лез на солнцепек и передвигался по палубе вместе с тенью, принимая главным образом воздушные ванны.
Начал я с вертолетной палубы, где собралось небольшое, но изысканное общество радистов: Николай Ильич Мосалов, Петр Иванович Матюхов и Олег Левандовский, мастера высокого класса, работающие на ключе, как говорят радисты, 'со скоростью поросячьего визга'. Затем к нам поднялся радиотехник Сева Сахаров, и разговор пошел о детях. Невысокий, но непомерно широкий и могучий Сева вздыхал по трем своим девчонкам, которые растут так быстро ('тьфу-тьфу, не сглазить!'), что только успевай их наряжать. Когда Сева излил душу, попросил внимания Петр Иванович, чтобы рассказать занятную историю рождения своей дочки.
- Познакомились мы с Галей в эфире двадцать четыре года назад, начал он. - Галя зимовала на Диксоне, а я на Челюскине. Каждую вахту мы встречались и разговаривали морзянкой. Точка-тире, точка- тире, и завязалась дружба. С цветами на Челюскине, сами понимаете, были перебои, так что я посылал ей с оказией шоколад. Встречи мы ждали с нетерпением, но увидеться довелось только через два года. Приехал я на Диксон, познакомился с Галей очно, сыграли мы свадьбу и стали работать на Челюскине вместе... И там родилась у нас Леночка. Когда дочке исполнилось десять месяцев, Галя повезла ее домой, в Москву, регистрировать. В загсе пришли в ужас: 'Как так? Вы нарушили закон! Почему не зарегистрировали при рождении? За такое предусмотрено...' И так далее. Галя испугалась - все-таки впервые в жизни стала преступницей, и объяснила, что на Челюскине нет загса. Кают-компания есть, радиостанция и метеоплощадка тоже имеются, и медведей вокруг тьматьмущая, а вот с загсом получилась неувязка. Как-то забыли предусмотреть на Челюскине постройку загса. 'Не может такого быть! - возмутились. Пусть местные власти подтвердят, что дочь ваша!' Выслал я заверенную начальником станции радиограмму, что так, мол, и так, извините, что родили человека в неположенном месте. Не верят! Не может быть, чтобы в населенном пункте не было загса! Решили поставить вопрос о Лене на райсовете. И приняли постановление: в порядке исключения зарегистрировать, но местом рождения указать не пресловутый Челюскин, не имеющий даже загса, а Москву, Так и сделали, к всеобщему удовлетворению...
С Петром Ивановичем Матюховым я познакомился еще на Востоке, куда он пришел в составе санно- гусеничного поезда. Мы тогда разговорились, и я узнал, что Петр Иванович, как и Василий Коваленко, тонул на торпедированной фашистами 'Марине Расковой', вместе с двадцатый шестью товарищами спасался на кунгасе - небольшой неуправляемой барже - и через сутки их подобрал тральщик.
Но об этом Петр Иванович не очень любит вспоминать. Зато он с удовольствием рассказывает, как приручил в Мирном пингвина. Как правило, пингвины никогда не берут пищу из рук человека. Исключением стал император по имени Пенька. Море у Мирного богато рыбой, темной и неграмотной, не имеющей никакого представления о крючке, и выудить ее из воды запросто может даже начинающий рыболов. Петр Иванович как-то стал искушать Пеньку, без особой надежды на успех, и вдруг его императорское величество клюнуло! Пенька съел одну за другой шестьдесят три рыбины и так раздулся, что долго не мог сдвинуться с места. Этот легкий хлеб так ему понравился, что с тех пор пингвин ходил за людьми как собака - требовал даровую рыбу.
Вслед за тенью я спустился с вертолетной палубы вниз. На корме обсуждался исключительно животрепещущий вопрос: куда мы идем? В Монтевидео, Рио-де-Жанейро или на Канарские острова, в Лас- Пальмас? Окончательного решения капитан вроде еще не принял, но, по слухам, склоняется к Рио. Вопрос был не праздный: у каждого имелось немного валюты, истратить которую хотелось по возможности более целесообразно.
- Только бы не в Рио, - вздыхал один, - там все в три раза подорожало...
- На Канары бы, - мечтал другой,- открытый порт, дешевизна...
- А в Рио ты был? - спрашивал третий.
- Нет, а что?
- Тогда представь себе такую картину. Возвращаешься ты домой, собираются друзья, спрашивают, где был и что видел, а ты с этакой расстроенной мордой лепечешь: 'Не повезло нам, братцы. Вместо Лас-
