столько слова Никиты, сколько необычный для этого насмешника торжественно-мрачный тон. Но не слепец же Чернышев, попытался я успокоить самого себя, неужто он не видит того, что видит Никита?
В коридоре послышались голоса, и в салон, чуть не сшибая друг друга, ввалились Ерофеев и Кудрейко. Широко расставив ноги и балансируя руками, они рухнули в кресла.
- Ад кромешный! - бодро сообщил Ерофеев. - Баллов сорок, не меньше.
- Это в столичной водке, - заметил Никита. - У вас работает подсознание.
- А в самом деле, неплохо бы выпить, - подхватил Кудрейко. - У вашего шефа, - он кивнул на буфет, - не припрятано?
- Идея! - Ерофеев сунул руку во внутренний карман куртки, ухмыльнулся при виде изобразившегося на наших лицах ожидания, сделал вид, что никак не может выдернуть застрявшую бутылку, и наконец, извлек из кармана тоненькую книжку. (Слушайте внимательно, алкоголики, вот что советует капитан Никифоров, если сложилась аварийная обстановка и нужно - цитирую: 'готовиться к прыжку в холодную воду'. Цитирую дальше: 'Создайте в организме запас влаги, выпейте горячего чаю или кофе. Спиртные напитки категорически противопоказаны: алкоголь в организме отнимает у крови влагу, расслабляет нервную систему, мышцы и клонит ко сну'. Так что давайте создавать запас влаги и готовиться к прыжку.
Никита скривил губы.
- Кладбищенский у вас юмор, Митя.
- Ба, Никита празднует труса! - воскликнул Кудрейко. - Не зря капитан удалил его с мостика.
- Вас, кажется, там тоже не задерживали, - злорадно сказал Никита.
- Выперли, - весело признался Кудрейко. - Не устоишь, хотя мокрые мешки под ноги расстелили, чтоб не скользить. Федя и тот акробатические этюды за штурвалом исполняет. Когда мы шли в Антарктиду, нас тоже десятибалльный прихватил, но на 'Оби' это куда легче.
- Докладывайте обстановку, - нетерпеливо предложил я. - Сколько набрали?
- А черт его знает, - пожаловался Ерофеев, - окна на мостике покрылись льдом, темень, разве поймешь? Минут пять назад здоровая волна, кажись, часть льда с палубы смыла. Крена, сами видите, пока что нет, авось не перевернет.
- Авось, авось, - задумчиво повторил Никита, - где это я слышал? Вспомнил: любимое словечко Ньютона. Авось, говорил он, тело под действием силы тяжести упадет на Землю.
- Ну а если серьезно? - потребовал я.
- Не для печати? - опросил Ерофеев.
- Не для печати.
- Мы с Алесем не моряки, - сказал Ерофеев, - Чернышеву виднее. Но обледенение, Паша, идет интенсивное, ванты, оттяжки и штаги уже приобрели характерный вид конусов, постепенно сходящихся кверху. Как это в вашей науке говорится, Никита, - увеличивается парусность судна, что ли?
- Именно так. - Никита кивнул. - А увеличивающаяся парусность, как легко понять, вызывает, с одной стороны, возрастание кренящего момента от ветра, и с другой - уменьшение восстанавливающего момента. Следовательно...
- ... остойчивость судна ухудшается, - закончил Кудрейко. - Это мы проходили.
- Ну, раз аудитория столь подготовленная, - высокопарно изрек Никита, - то моя задача упрощается. Все участники лабораторных испытаний - и мы, и японцы, и англичане - едины в одном: в такой ситуации следует незамедлительно производить околку льда, начиная с высоко расположенных конструкций, чтобы в первую очередь уменьшить парусность. Это же рекомендуют делать все моряки, сталкивавшиеся с обледенением, в том числе, Митя, и капитан Никифоров. И этого почему-то не желает делать один капитан, называть фамилию которого считаю излишним.
- Красиво говорит, - с уважением сказал Кудрейко. - Сразу видать интеллигентного человека.
- Теория, - отмахнулся Ерофеев. - Кто в такой ветер полезет на мачту? Самоубийство.
- Во-первых, - возразил Никита, - хорошо подготовленный матрос в состоянии это сделать. А во-вторых, нужно выходить из шторма, пока... не поздно.
- Ну хорошо, выйдем, - угрюмо согласился Ерофеев. - А дальше что?
- А дальше вам и карты в руки: определяйте вес льда, как и где он нарастает и прочее, - ответил Никита.
- Ну определяли, а дальше?
- Снова выйдем в море, продолжим эксперимент.
- А чего его продолжать, если мы от него убегаем? - пытал Ерофеев. - Нет, брат Никита, тут что-то не склеивается... Я тоже не в восторге от личности Чернышева, но котелок у него варит.
- Никита, будь добр, чаю, -- входя, попросил Корсаков. - Или, еще лучше, крепкого кофе. Зря ушли, Митя, затаились бы в уголке. Вам было бы интересно понаблюдать за любопытным явлением: толщина льда явно возрастает по направлению от носовой оконечности к надстройке, это видно на глаз.
- Из-за дифферента на корму? - предположил Никита.
- И седловатости палубы, - добавил Корсаков. - Можно сделать предварительный вывод, что это явление приводит к дополнительному увеличению осадки судна носом и, следовательно, к увеличению интенсивности забрызгивания. Чрезвычайно важно будет замерить толщину и вес льда.
- Мы здесь спорили, Виктор Сергеич, - сказал я, - правомерно ли продолжать эксперимент в такой шторм.
Никита негромко выругался: покачнувшись, он выплеснул кипяток из термоса мимо кружки на скатерть.
- Да, очень важно замерить, - с сожалением взглянув на пустой термос, повторил Корсаков. - Между прочим, части надстроек, над которыми колдовал Илья Михайлович, все-таки обледенели... Павел Георгиевич, на ваш вопрос ответить затрудняюсь, на мостике командует капитан. Могу только сказать, что при испытаниях на модели такое пропорциональное количество льда уже вызывало опасность оверкиля -- но то модель... Спасибо за кофе, Никита. Ну, не огорчайся.
Корсаков поднялся и вышел, Никита удрученно сунул пустой термос в кронштейн.
- Напоил шефа, - с насмешкой сказал Ерофеев. - За такое из аспирантуры можно вылететь вверх тормашками.
- Вверх тормашками... - Никита зашлепал губами. - Не у Гегеля вычитали, коллега? Не волнуйтесь за меня: для моего шефа научные интересы выше гастрономических...
Никита говорил рассеянно, он будто к чему-то прислушивался, от него исходило какое-то беспокойство.
- Вы ничего не чувствуете? - спросил он.
Мы, все четверо, замерли и напрягли внимание. Через покрытые наледью иллюминаторы ничего не было видно. Судно скрипело, его подбрасывало вверх и швыряло вниз. Все, казалось бы, как полчаса назад, но что-то в поведении судна неуловимо изменилось, а что - я понять не мог.
- Плавная качка, - чужим голосом сказал Никита.
- Пугаете? - без улыбки спросил Ерофеев.
Никита не ответил, но я увидел, что он сильно взволнован, и его волнение передалось мне. Плавной и продолжительной качкой судно предупреждает о том, что его центр тяжести переместился вверх и остойчивость на пределе - это я знал.
- Никакая она не плавная, - словно убеждая самого себя, сказал Ерофеев. Обыкновенная.
Судно резко положило на левый борт. Нас с Никитой выбросило на стол, а Ерофеев и Кудрейко вместе с креслами полетели на переборку. Через несколько очень долгих секунд 'Дежнев' выпрямился. Из коридора донеслась топот ног и чьи-то крики.
- Может, и обыкновенная, - сказал Никита. Он шарил рукой по столу в поисках очков и был очень бледен. - Но из шторма нужно выходить.
Рассудив, что наиточнейшую информацию я могу получить лишь на мостике (ну в крайнем случае наорут и выпрут), я опрометью бросился туда. К моему удивлению, там было спокойно: то ли мы, как упрекал меня Никита, и в самом деле перепугались от незнания, то ли пребывание на командном пункте обязывало находившихся там людей к самообладанию, но переговаривались они по- прежнему тихо и немногословно. На меня внимания никто не обратил. Я пристроился в углу рубки у очищенного от наморози окна и уткнулся взглядом в необычно толстую, сплошь обледеневшую мачту. Мне показалось, что впереди мелькают какие-то огни, и, не выдержав, я шепотом спросил об этом у Лыкова.
- Входим в бухту Вознесенскую, - неожиданно громко ответил он. - Васютин дежурному морской инспекции нажаловался, сукин сын, ЦУ десять минут назад получили.
В голосе Лыкова, однако, я не уловил и тени осуждения - старпом явно 'играл на публику'. И, как тут же выяснилось, играл напрасно.
- Не вводи в заблуждение корреспондента, - послышался из темноты голое Чернышева. - Я задолго до ЦУ перетрусил, пятьдесят минут как идем к бухте. Успокоился, Паша?
- А я и не волновался! - с вызовом соврал я. - Разве что чуть-чуть, когда 'Дежнев' 'задумался'. У вас здесь никто не ушибся?
- С чего это? - удивился Лыков.
- Как с чего? У нас от крена все попадали, Ерофеев палец вывихнул.
- Архипыч, у нас был крен? - спросил Лыков.
- Это тебе приснилось, Паша, - проскрипел Чернышев. - На спине спал небось.
- С креном на левое ухо, - добавил Корсаков.
Все засмеялись. Только сейчас я заметил, что Корсаков прижимает к щеке окровавленный платок.
- Виктор Сергеич, я-то думал, что вы человек серьезный... - упрекнул я.
- Был, Павел Георгиевич. - Корсаков положил руку мне на плечо. - Особенно в тот момент, когда нас положило на борт. А теперь, простите великодушно, мне тоже хочется немного посмеяться. ЧЕРНЫШЕВ ДАЕТ РЕКОМЕНДАЦИЮ
Баландин ликовал зря: морская болезнь, от которой он так лихо открещивался, замучила его вконец. Когда мы пришвартовались и я спустился в каюту, Любовь Григорьевна заканчивала уборку и осунувшийся за часы невыразимых страданий Баландин смотрел на нее по-собачьи благодарными глазами.
- Вы так добры, мне, право, неудобно... - мямлил он.
- Неудобно брюки через голову надевать. - Любовь Григорьевна отжала тряпку в ведро. И ласково добавила: - Отдыхай, Жирафик, авось привыкнешь.
Она ушла. Баландин крякнул и испытующе на меня посмотрел.
- Прошлый
