Алексей Архипыч, я за одно это слово без колебаний поставил бы пятерку!
Чернышев осклабился и с симпатией посмотрел на Баландина. Корсаков продолжал сидеть с каменным лицом.
- Глубоко уважая мнение Ильи Михайловича, - сказал он, - я все-таки прошу вас детализировать свою точку зрения. Причем заранее выражаю понимание того, что вы решили пойти на обледенение в штормовых условиях.
- Что же тогда еще объяснять? - вяло спросил Лыков.
- Помолчи, Степаныч, какой из тебя адвокат... -- сказал Чернышев, - Читал я, Виктор Сергеич, про одного врача: взял и привил себе чуму, очень интересно ему было посмотреть, что из этого получится. Вот это был человечина, не мне чета, не вам, не даже товарищу Васютину! - Чернышев поднял большой палец и потряс им. - Это, конечно, лирика, но дело, которое мы с вами затеяли, тоже без прививки не сработаешь. Хотел я, ребята, проверять одну штуку...
В коридоре послышался девичий смех, смеющийся Раин голос:
- Куда лезешь, Грише скажу!
Все заулыбались, только Лыков укоризненно покачал головой.
- Того и гляди, аморалку будем разбирать, Архипыч...
- ... одну штуку, - выдержав паузу, повторил Чернышев. - Ты записывай, Никита, в вахтенном журнале это двумя словами сказано. Не знаю, Виктор Сергеич, заметили вы или нет, но я менял не только скорость хода, но и курс по отношению к направлению ветра. Старик Ермишин еще в незапамятные времена установил, что интенсивность обледенения наибольшая при следовании курсом под углом 30-40 градусов к направлению ветра. А если развернуть судно на 180 градусов к направлению ветра, забрызгивание и обледенение прекращаются полностью!
- Но ведь при обледенении это крайне опасно! - воскликнул Корсаков. Судно окажется лагом к волне и может потерять остойчивость!
- Правильно, может, - согласился Чернышев. - А разве вы не допускаете на практике такую ситуацию, когда развернуться необходимо, чтобы изменить курс и уйти в укрытие? Разрешите вас заверить, дорогой Корсаков, что такое бывает, и частенько!
- С нами, например, - глядя Чернышеву в глаза, то ли спросил, то ли утвердительно сказал Корсаков.
- Пожалуй, да, - согласился Чернышев. - Не уверен, что льда мы набрали до критической точки, но дальше штормовать против волны было рискованно.
- Значит, - сказал Корсаков, - эту ситуацию вы создали сознательно...
- Да, - кивнул Чернышев, - сознательно. Я ее, как у вас принято говорить, решил смоделировать, чтоб дать морякам рекомендацию, как из нее выходить. План был такой: первое - как можно дольше штормовать, второе - набрать побольше льда, третье - развернуться.
- Есть предположение, - тихо сказал Ванчурин, - что именно при подобном развороте опрокинулся вчера японский траулер.
- И не только он, - поддержал Чернышев, - сам несколько раз в комиссиях сидел, такие случаи разбирал. А почему? А потому что не так разворачивались! Да не хлопай ты глазами, - обрушился он на Никиту, - пиши! Пиши дословно: в сильный шторм обледеневшее судно должно разворачиваться не на переднем ходу, а на заднем, кормой к ветру, имея в виду, что, если длина волны близка или равна длине судна, следует непременно уменьшить скорость, иначе возможен оверкиль... Так мы и сделали. Старик Ермишин меня учил, что в сильный шторм такой маневр наименее рискован, так как создается очень сильный вращающий момент и судно разворачивается быстро. В прошлом мы с Лыковым дважды сей маневр осуществляли, но льда на борту тогда было немного. А сегодня - в самый раз!
Чернышев то и дело бил ладонью по столу и не сводил пронзительного взгляда с Корсакова. Казалось, только к нему он и обращался, словно перед ним была одна цель: убедить Корсакова.
- К сожалению, разворот я произвел недостаточно четко. - Чернышев на миг надумался. - Я бы так сформулировал: при окончании разворота опоздал дать машине 'малый вперед' и переложить руль вправо. Поэтому и легли на борт...
- Все это действительно очень интересно, - с явно деланным спокойствием сказал Корсаков, - но я настаиваю, Алексей Архипович, чтобы впредь вы ставили в известность о своих планах... подопытных кроликов.
- Принимаю, - сказал Чернышев, - Вы уж извините, Виктор Сергеич, с экспедицией-то я впервые...
Он замолчал. В наступившей тишине Никита некоторое время продолжал писать, а потом поднял голову.
- Все, Алексей Архипыч?
- Пожалуй, - устало произнес Чернышев. - Запиши напоследок: учитывая сделанную при развороте на заднем ходу ошибку, в будущем маневр следует повторить.
- Повторить? - Корсаков, казалось, не поверил своим ушам. - Нет сомнений, Алексей Архипыч, маневр принципиально важен и достоин рекомендации, но я решительно против того, чтобы вторично искушать судьбу. Ведь может случиться, - он усмехнулся, - что некому будет обобщать добытые наблюдения.
Лыков сердито посмотрел на Корсакова и трижды постучал по столу.
- Посмотрим, - благодушно сказал Чернышев и зажмурился. - Возьмешь меня с собой, Степаныч? - обратился он к Лыкову. - Уж больно хороши у Татьяны пельмени... ЛЮБОВЬ ГРИГОРЬЕВНА
Я в поселке Вознесенском бывал не раз: здесь находятся база тралового флота и судоремонтный завод, за деятельностью которых наша газета следит с пристальным и благосклонным вниманием. Расположен поселок удобно, с трех сторон его окружают сопки, а выходом к морю служит природой созданная гавань, куда не добраться штормам и где гасятся самые сильные ветры. Зимой здесь скучновато, лысеют сопки и замирает тайга; зато летом никакого курорта не надо: лучшая в мире рыбалка (правда, браконьеров прижали, штраф за одну семгу - пятьдесят рублей!), сказочная охота (даже с тигром можно встретиться, только лучше в зоопарке), а ягоднику и грибнику такое раздолье, что в волшебных снах не увидишь. Здесь охотно поселяются и действующие, и вышедшие на пенсию моряки, предпочитающие почти что первобытную природу сомнительным преимуществам цивилизации; впрочем, дома в Вознесенском стали строиться со всеми удобствами, в Доме культуры без большого опоздания крутят последние фильмы, и, самое главное, через 'Орбиту' на сей 'дикий брег' проникло телевидение. Когда-то мы с Инной провели в Вознесенском две недели отпуска и твердо решили стариться здесь: решение, которое делало честь молодоженам с супружеским опытом, кажется, в три месяца. Мы даже присмотрели на окраине домик, который купим лет через двадцать (теперь на его месте пятиэтажное общежитие молодых рыбаков), и площадку для гаража. До чего же хорошо быть молодым и глупым!
Обойдя за полчаса поселок, я забрел в читальню и полистал подшивки. Нашел я и шесть строк о нашей экспедиции: указывалось, что 'Семен Дежнев' вышел в Японское море для натурных испытаний по программе 'Лед'. Редактор уже прислал две радиограммы, требует материал, но я торопиться не собираюсь: самому надо разобраться. Если до сегодняшнего обсуждения я еще подумывал о первом из серии очерков, то теперь такая мысль казалась мне кощунственной. О чем я могу написать? О том, что Чернышев с самыми благими намерениями полез в шторм и едва нас не утопил? Одни будут пожимать плечами (Крюков, мол, набивает себе цену), другие радоваться (говорили же, предупреждали, что 'хромой черт' гоняется за славой). Не имею я никакого права об этом писать, вред могу нанести непоправимый и себе и экспедиции, какой-нибудь перестраховщик обязательно поднимет крик: 'Прекратить! Люди дороже?' И прекратят. А кто от этого выиграет? Уж, во всяком случае, не рыбаки, которые все равно выйдут на промысел зимой, и в шторма попадать будут, и лед набирать, только бороться с этими явлениями им придется вслепую, каждый как может и знает.
Однако все эти аргументы я изложу редактору лично. Чернышев заверил, что в море мы выйдем лишь через дня три- четыре, и на денек я еду домой - на автобусе, вечерним рейсом. Это километров полтораста, несколько часов езды.
Я пошел на почту и заказал разговор с Гришей Саутиным. Монах жив-здоров, газета выходит, мой 'Запорожец' еще не украли, в театре готовится премьера словом, пусть это меня не удивляет, но жизнь продолжается. Торжественной манифестации в честь моего приезда Гриша не обещает, но, если я привезу свежую рыбу, готов встретить меня лично. Понизив голос, он попросил передать привет и плитку шоколада Клаве из обувного отдела универмага. Зная, что подобные поручения я выполняю без энтузиазма, Гриша льстиво добавил, что тут же, немедленно отнесет Монаху миску объедков. Дебелая девица с коровьими глазами равнодушно отнеслась к привету, чуть оживилась при виде шоколада и абсолютно некстати стала знакомить с рыжим детиной, оказавшимся ее мужем. Детина с крайней подозрительностью меня осмотрел, принял, очевидно, за благодарного покупателя и не без сожаления отпустил с небитой физиономией. Любвеобильный Гриша не впервой втравливает меня в подобные приключения, но на сей раз я поклялся, что больше этого не повторится.
Размышляя на эту тему, я вышел из универмага и попридержал дверь, пропуская элегантно одетую даму, лицо которой показалось мне знакомым. Дама улыбнулась, сказала, что в универмаг, по слухам, завезли японские чайные сервизы, - и я узнал Любовь Григорьевну.
Его величество Случай! Я уже говорил вам когда-то, что верю в него и отношусь к нему с величайшим уважением. Меня не раз упрекали, что такой темный фатализм недостоин интеллигентного человека (очень мы любим называть себя интеллигентами, будто сие звание выдается вместе с дипломом), однако на занимаемой позиции я стою твердо и сбить с нее никому себя не даю. Не позвони я Грише, не приди ему в голову блажь отблагодарить (за мой счет) Клаву из обувного отдела, я не встретил бы Любовь Григорьевну и многое в этом повествовании сложилось бы по-иному.
В
