масленица, и даже Алексей Архипович позволит себе забыть про сухой закон. Кто за, кто против, кто воздержался?
По замыслу оратора, здесь всем полагалось вздохнуть с облегчением и улыбнуться. Но случилось совсем по-иному.
- Был у меня один знакомый, - ни к кому не обращаясь, вдруг оказал Ванчурин. - Как поддавал, норовил затеять драку, а потом лез целоваться.
- Петька Волчков, - догадался Чернышев. - Смеху было, когда на Филю Воротилина полез!
- Петька ж у вас в механиках ходил, - вспомнил Ванчурин. - И парень не дурак, и механик хороший, а оказался слабак. Где он, Архипыч?
- План помогает выполнять одному приморскому предприятию, - ответил Чернышев. - В неофициальной обстановке накопившиеся грехи смывает в ванне с холодной водой. Извините за шутку, Виктор Сергеич, это я специально, а то все серьезные, как на похоронах.
Глаза Корсакова быстро бегали с одного лица на другое.
- Многих достойных людей погубила водка, -- с пониманием и даже скорбью сказал он. - Однако не будем отвлекаться...
- Вот именно погубила! - подхватил Чернышев. - Мы всегда умеете найти точное слово, иной раз хотел бы возразить, да не можешь. А почему погубила? Из-за нашего с вами доброго характера и всепрощенчества. Лежит себе пьяная харя в канаве, а мы: 'Пьян, да умен, два угодья в нем!' Правильно, Паша...
- Архипыч, - не выдержал Ванчурин, - врежьте ему!
- ... в газете пишет: 'Пусть земля горит под ногами пьяниц и выпивох!' С другой стороны, если человек выпивает аккуратно... Был, Виктор Сергеич, у меня дед, не старший механик, которого мы в шутку называем Дедом, а всамделишный дедушка, батя моего бати, кочегаром, между прочим, на военном флоте служил. Борода - во, грудь как у Фили и ума палата, я потом вам его фотографию покажу. Водку дул, как воду, но дома, в кругу родной семьи. Откушает он, бывало, посадит меня, этакого постреленка, на колени и рассуждает: 'Что, Лешка, человеку надо? Рюмашечку настоечки да графинчик водочки - вот человек и пьян; крылышко цыпленка да полпоросенка - вот человек и сыт; мягкую подушонку да молоденькую бабенку - вот человек и спит'. А я ему...
- К черту! - Ванчурин встал, зло двинул кресло.
- Неужели не интересно? - удивился Чернышев. - Ладно! - Он ударил ладонью по столу. - Время дорого, как правильно и метко указал Виктор Сергеич. Насчет себя я совершенно с вами согласен: меня вы разделали под орех справедливо, а вот Пашу обидели зря, я бы на вашем месте перед ним извинился. Но это между прочим. Поздравляю вас, товарищи, с окончанием экспедиции! Выражаю искреннюю благодарность за долготерпение и самоотдачу и надеюсь, как говорится, на дальнейшие дружеские встречи.
Он подошел к телефону, набрал номер.
- Антоныч, пусть Птаха спускает шлюпку... Да, весь научный состав с вещами... Свяжись с 'Буйным', попроси трап подготовить.
Он доложил трубку на рычаги.
- Прошу, товарищи, спокойно, без особой спешки собрать вещи, будем переправлять вас на 'Буйный'. Не беспокойтесь, Васютин преотлично вас разместит, а через парочку дней встретимся в Вознесенской, подобьем, так сказать, бабки. Еще раз искренне благодарю!
- Чтоб меня разорвало! - Ерофеев вскочил, задержал Чернышева у самой двери. - Если вас оскорбили, зачем отыгрываться на нас? Не знаю, как другие, а мы с Алесем никуда не уйдем, у нас работы по горло.
- Экспедиция окончена, - сухо проговорил Чернышев. - Ни к одному из присутствующих я не имею никаких претензий.
- Бросьте! - махнул рукой Кудрейко. - Не дети.
- Алексей Архипович нрав, - Корсаков поспешно встал. - Лично я предпочел бы возвратиться на 'Дежневе', но раз капитан приказывает, наш долг повиноваться.
- А почему, почему приказывает? - неожиданно взорвался Баландин. Глаза его расширились, лысина пошла пятнами, уши запылали - в другой обстановке, наверное, это было бы очень смешно. - Теперь прошу выслушать меня!.. Алексей Архипович, пока вы не сядете на место, я не скажу ни единого слова.
Пожав плечами, Чернышев вернулся к своему креслу.
- У меня есть предложение, друзья, точнее, даже не предложение... сбивчиво начал Баландин. - Извините, я слишком взволнован, чтобы говорить связно, однако попытаюсь... Мне было до крайности неприятно слушать вас, Виктор Сергеич! - выпалил он. - Поскольку вы сами призвали не играть в дипломатию, скажу еще определеннее: выступили вы недостойно! Мне стыдно за вас, я испытываю острое желание умыться, словно вы не Алексея Архиповича, а меня обдали грязью! Он не счел нужным перед вами оправдываться, не стану за него этого делать и я. Но слова, которые он из гордости не произнес, сказать не постыжусь: да, нам нужна, необходима критическая точка, без нее тайна борьбы с обледенением разгадана не будет, и кто этого не понимает, кто боится за свою жизнь, может уйти!.. Прошу вас лишь об одном, Виктор Сергеич: уходите и не мешайте нам работать. Нет, не прошу, я требую - уходите! - Баландин встал, выпрямился во весь рост и незнакомым голосом прокричал: - Немедленно!
Корсаков сильно изменился в лице.
- Берете на себя не свойственные вам функции, Илья Михайлович, подумайте об ответственности.
- Вам действительно лучше уйти, Виктор Сергеич, - посоветовал Кудрейко и без улыбки добавил: - Об ответственности мы с Митей подумали.
- Вы крупный ученый, подхватил Ванчурин, - мы не имеем права подвергать вас опасности.
- Что скажете вы, Алексей Архипович? - спросил Корсаков. - Прежде чем ответить, прошу тоже хорошенько подумать.
- Мне по ночам ваши намеки снятся, Виктор Сергеич, - искренне и очень серьезно сказал Чернышев. - Вернетесь домой, поступайте, как совесть подсказывает. А пока что, раз люди требуют, переходите на 'Буйный'. Там и связь налажена, радируйте, кому хотите.
- Значит, так, - констатировал Корсаков. Заставил себя сардонически усмехнуться, встал. - Очень хорошо. Никита, будем укладывать вещи.
Никита не сдвинулся с места.
- Собирай вещи, - жутким шепотом повторил Корсаков.
- Я остаюсь, - сказал Никита, снимая и протирая очки. Он бледнел на глазах, стал совсем белый.
В салон вошел Лыков, буркнул, не глядя на нас:
- Готово, Архипыч.
- Отправишь одного Виктора Сергеича.
- Есть отправить... - Лыков явно повеселел. - Как соберетесь, приходите на ботдек, Виктор Сергеич.
Корсаков оделся, сунул в портфель несессер и бритву, пнул ногой чемодан и, не прощаясь, вышел из каюты.
Чернышев открыл холодильник, достал оттуда начатую бутылку коньяка, наполнил две рюмки и одну протянул Никите.
- За твою удачу, браток.
- Спасибо.
Они чокнулись рюмками, Никита выпил залпом, чуть пригубил и Чернышев.
Застрекотал мотор. Укутавшись в одеяло, я прильнул к иллюминатору.
За румпелем сидел Птаха, у мотора хлопотал Воротилин. Лица Корсакова я не видел - лишь согнутую спину.
- А жаль, - послышался скрипучий голос Чернышева. - Твоего шефа, Никита, мне будет не хватать. Знающий, очень способный специалист.
Стрекот мотора отдалялся,
- К сожалению, способный на все, - тихо сказал Никита. 'ШКУРНЫЙ ВОПРОС'
Теперь я лежал на 'адмиральской койке' в примыкавшей к салону крохотной спаленке, наслаждаясь одиночеством и покоем. Все разошлись, из салона доносился лишь перестук пишущей машинки. 'Семен Дежнев' все еще оставался под защитой ледяного поля, время от времени ворочаясь, чтобы не примерзнуть.
Жар у меня спал, голова почти не болела, и я изо всех сил старался выздороветь. Никакой простуды у тебя нет, уговаривал я свой организм, кончай саботаж и учти, что к выходу в море я обязан быть в форме. По расписанию, вывешенному на доске объявлений у столовой команды, мне поручалась околка надстройки левого борта, от аврала освобождались только капитан, рулевой и вахтенный моторист, так что кровь из носа, но я должен 'махать кайлом, а не авторучкой'. В чем другом, а в этом Перышкин прав: в море болеют только сачки. И вообще 'все болезни от нервов', как говорила Захаровна, редакционная курьерша, даже зубная боль, потому что каждый зуб для боли оснащен собственным нервом; и далее следовал мудрый совет: 'Пей валерьянку с пустырником и будешь всю жизнь здоров'.
Я достал из портфеля магнитофон, надел наушники и наугад прослушал последние записи. Не очень четкие, но разобрать вполне можно. 'Уходите!.. Немедленно!' - вот тебе и тишайший, интеллигентнейший Илья Михалыч. А ведь артист взял слишком высокую ноту и дал петуха - переборщил: оскорблением можно человека унизить, смешать его с грязью, но не убедить! 'Способный на все...' голос Никиты, я дальше: 'Вы не его, себя пожалейте, Алексеи Архипыч, он-то вас жалеть не станет'. Никита, конечно, лучше знает своего шефа, такой унижения не простит, кого сможет - раздавит, мне-то уж точно быть в отделе писем...
К моему удивлению, эта мысль, впервые меня не обескуражила. И Приморск, и редакция, и даже воскресшие надежды на перемены в личной жизни - все это представлялось бесконечно далеким и нереальным; меня не покидало ощущение, что самым важным, в жизни будет сегодняшний день. Ну, может быть, не сегодняшний, а завтрашний или послезавтрашний, но это уже не имело значения: мир целиком сосредоточился здесь, на этой скорлупке, и, как солдату перед боем, самыми близкими мне стали люди, которые разделят со мной мою участь.
Дверь скрипнула и неслышно отворилась, Никита на цыпочках подошел к шкафу и достал из папки несколько листов копирки.
- Брось писанину, - сказал я, - развлеки умирающего.
Никита вздрогнул.
- Фу-ты, напугал!
- Нервы у тебя пошаливают. На спицах вязать не пробовал?
Никита присел у меня в ногах.
- Переходим на 'ты'? Представь себе, Оля меня учила, этот свитер она связала.
- Хороший свитер.
- Да, теплый.
-
