Туманы, дожди, холодные ветры - все это злило, мешало. Постоянные остановки на ночь отнимали много времени. Но самое трудное еще наступало: на плоту кончались запасы продуктов. Была только мука, если расходовать экономно, дней на пять. Все остальное иссякло. Ах, 'Сплавщик', 'Сплавщик', где же ты с одеждой и с продуктами?..
Будь на пароходе капитаном кто-либо другой, не Ванюша Доронин, можно было бы предположить: не торопится капитан. Этот же всю душу свою делу отдаст. А потом, с ним вместе и парторг леспромхоза Иван Антонович Глущенко. Если нет до сих пор 'Сплавщика', значит, с ним что-то случилось. Но как узнаешь? До ближней радиостанции еще два дня пути. Да и что даст радиостанция? Запрос в Стрелку, запрос в Енисейск? Сутки ждать ответа и, допустим, получить: 'Сплавщик' вышел'. Все. А дальше с ним что? Где он? Ну, где он? Река велика...
Что же все-таки делать?
Девушки ходили сердитые, не пели, как в начале пути, у вечернего костра песни.
В этот день цепи дергало сильнее обычного. Плот так и встряхивало. Видимо, шел он над густыми острыми камнями.
Ирина Даниловна, стоявшая на лоцманской вахте, тревожно качала головой:
- Ох, как закусывает!..
Левую цепь рвануло так, что на мгновение перекосилась даже головка плота, потом цепь заработала снова, но уже не натягиваясь, а слабо свисая с плота.
Ирина Даниловна подошла, наклонилась к ней, прислушалась и выпрямилась.
- Евсей Маркелыч, беда! - сказала она, войдя в шалашку и теребя за плечо только что заснувшего лоцмана. - Левую цепь оборвало.
Спустили запасную, но она оказалась значительно легче правой, и плот начало перекашивать.
- Худой правеж будет, - сказал Евсей Маркелыч. - Левые реи, считай, теперь без толку остались.
К вечеру лоцман стал жаловаться на одышку, головную боль. Постоял немного на гулянке и спустился обратно.
- Ты, Ирина, посмотри, пока видно еще, а я полежу. Может, отступит. Север, язви его, как начнешь в низовья спускаться, давит сердце...
Дул сильный низовой ветер - значит, тумана не будет. Евсей Маркелыч надеялся сделать за ночь километров двадцать - тридцать. Но легче ему не стало, и он, походив немного, повалился опять на постель.
- Кидайте якорь, - сказал вздыхая, - делать нечего.
Ныряя в прозрачной ряби мелких облаков, высоко над землей катилась туча. Бледные лучи перебегали по неспокойной поверхности Енисея. Ширина реки здесь казалась непостижимо большой; будто низкие тени, лежали берега. И, как ворота в неизвестность, далеко впереди поднимались два утеса. Похоже было, что там кончалась река.
- Плесо здесь прямое, - возразил лоцману Александр. - Мне кажется, что посредине реки и мелей быть не должно. Зачем бросать якорь, Евсей Маркелыч? Давайте поплывем.
- Ирина и так весь день на вахте, - с трудом выговорил Евсей Маркелыч.
- Я могу постоять, - решительно сказал Александр.
Евсей Маркелыч прикрыл ладонью глаза и замолчал, то ли припоминая, куда повернет за утесом Енисей, то ли обдумывая, как можно доверить Александру ночную лоцманскую вахту, когда на реке гуляет ветер и за поворотом станет давить плот к берегу. Не спокойней ли бросить якорь? Говорят: тише едешь дальше будешь... Будешь ли?.. Александр к реке начинает хорошо привыкать, берется за дело все смелее...
- Становись, - сказал он. - Если что, придешь спросишь.
- Я не устала, - вмешалась Ирина Даниловна. - Хотите - так я могу и еще постоять.
- Нет, куда же тебе. Или так разве: стойте оба, - махнул рукой Евсей Маркелыч. - У тебя, парень, смелости больше, а Ирина, как-никак, слив воды понимает лучше твоего.
Варя собиралась с Александром нести очередную вахту. Теперь он реже бывал на реях, все чаще становился с лоцманом на гулянку. Услышав решение отца, она закусила губу. Сразу пустынной и холодной показалась ей ночь.
Взяв себе Полю в напарницы и уйдя с ней в корму, Варя глаз не сводила с гулянки, где рядом стояла Ирина Даниловна с Александром. В неверном свете луны гулянка представлялась тонким черным силуэтом на сумрачном небе. В путаной игре теней и света с трудом можно было понять, что на гулянке два человека, и только. Но Варе сегодня казалось, что она различает каждое движение, каждый жест Александра и даже слышит его слова.
Слезы навернулись у Вари на глаза. Сегодня ей почему-то особенно сильно хотелось быть вместе с Александром, поговорить с ним... Ирина Даниловна и одна бы могла постоять на гулянке. Стояла же она раньше одна... А эта Поля сейчас болтает, болтает... Ну чего она говорит? Кому интересно?..
- Поди проверь рунталь! - закричала она на Полю. - Ветром раскачает рею - развяжется.
Поля беспечно отмахнулась:
- Не развяжется! А развяжется - никуда не уйдет.
- А я тебе говорю: посмотри! - строго повторила Варя.
Поля и с места не двинулась.
Тогда Варя пошла к рее сама. Проверила узел. Все было в порядке. Но она не вернулась к Поле, села на бревно и снова стала глядеть на силуэт гулянки.
Поля натаскала щепок, разожгла костер. Дрожа, поднялось легкое пламя и сразу, как пологом, задернуло все, что находилось поодаль.
С гулянки ночью река казалась бугристой. Словно чудом каким держался плот на середине, не скатываясь к берегу. И только потому, что нельзя было понять, в какую сторону он должен скатиться, Александр удерживался от соблазна закричать: 'Эй, вахта, реи отдай!..'
Ирина Даниловна смотрела на реку спокойно. Плот хорошо держался фарватера. Здесь ветер бил прямо в лоб ему, и до самого поворота - часа два или три - отдавать реи не требовалось.
Александр стоял рядом с Ириной Даниловной, облокотясь на перила. От брусьев пахло свежей еловой смолой, и это ему сразу напомнило ночь, когда они вместе с Ириной Даниловной ездили на берег за корьем, припомнился их разговор на реке.
Александр видел, как в корму плота прошла Варя. Догоняя ее, по бревнам запрыгала Поля. Вот она что-то говорит и громко хохочет. Засмеялась и Варя. Пойти бы к ним...
Ирина Даниловна тихо сказала:
- Эх, Васятка, где ты, мой сыночек?
И задумчиво подперла щеку рукой.
Александр с точностью до отдельного слова вдруг вспомнил одно место из письма матери (всегда любившей немного пофилософствовать), присланного ему когда-то на фронт:
'Саша, ты встретишь на жизненном пути многое. Настоящую, хорошую дружбу товарищей. Это будет высокое, светлое чувство. И оно тебе покажется всем. Пусть так, не спорю. Но никогда, никогда не забывай своей матери. Никто так не любит, как мать. И любовь матери, Саша, никто и никогда не заменит. Она дается каждому вместе с жизнью, однажды. Дорожи ею. Люби свою мать!'
Он тогда ей ответил, что согласен со всем и только хочет внести одну существенную поправку: любовь всегда должна быть чистой, цельной и на всю жизнь - к матери, к другу, к девушке...
И мать написала:
'Хорошо, что ты так думаешь, Саша'.
Сейчас он следил глазами за Варей и решал: именно Варя - та самая девушка...
Ирина Даниловна, придерживая левой рукой платок, трепавшийся на резком, холодном ветру, рассказывала:
- Раньше, бывало, уедешь куда - конечно, на плотах я не плавала, торопишься домой: встретят муж, сын. Радостно, полная жизнь. А теперь приеду - Васятка: 'Мама, мама!' Я к нему вся, а себе ласки нет, холодно в доме. Вы не подумайте, что на жизнь я жалуюсь, жаловаться нечего, просто так говорю. Другому бы, может, я и не сказала, только вам. А теперь что же, у меня на всю жизнь дума другая: Васятку вырастить да чтобы с ним и с его женой потом не случилось такое. Я бы ради этого не знаю на какой подвиг пошла!
