Семенов Юлиан Семенович
Научный комментарий
Семенов Юлиан
'Научный комментарий'
Апрель был на редкость студеным; по ночам звенели прозрачные заморозки; черные ветви деревьев раздирали холодную голубизну воздуха, словно бы моля о тепле.
Предмет живописи, подумал Маяковский; ветки, как руки; голос не суть важен; 'мысль изреченная есть ложь'; всегда ли? Тем не менее смысл молитвы сокрыт именно в руках; единственно, видимо, что в человеке до конца истинно, так это жест; Наверное, поэтому балет бессмертен.
Он неторопливо размял папиросу, прикурил, тяжело затянулся, подвинул листки бумаги, испещренные выписками из критических статей о нем: 'поэт кончился', 'гонит строки', 'не стихи, а рубленая лапша', 'неумение понять новое время', 'мастер штампа', 'дешевое развлекательство', 'саморекламность'...
Набрал номер Яна:
- Хочешь выпить чашку крепкого чая?
- Мечтаю.
- Тогда я ставлю воду на примус.
- Через три минуты буду у тебя.
Через шесть, подумал Маяковский; наверняка встретит кого-нибудь в коридоре, да и регулировщик долго держит пешеходов. Москва помаленьку становится Нью-Йорком; имел ли я право публиковать - 'ненавижу Нью-Йорк в воскресенье?' Все-таки, наверное, да, потому что я действительно в воскресенье ненавидел этот город, зато очень любил его в будни. Эльза говорила, что в парижских газетах меня назвали человеком, готовящим русских к ненависти против американцев. Слепота? Неумение читать? Ведь я писал об Америке так, чтобы вызвать к ней симпатию. Мы никогда не умели спорить: 'или думай, как я, или ты ирод, враг, третьего нет'. Барство, как и рабство, не терпит ни личности, ни мнения, ни права на собственную позицию; в общем-то логично: барство - это неограниченное владение себе подобными, а владеть можно только теми, кто запуган, лишен стержня. Правят рабами... Интересно, кто правит медузами? Есть же и у них главный барин?!
Ян пришел через семь минут, зажмурился:
- Сколько пачек 'Герцеговины' выкурил, Влодек?
- Много. Сахар класть?
- Чай с сахаром - это не чай.
- Вчера я говорил с людьми Госиздата... Из текста поэмы они потребовали выбросить '...По приказу товарища Троцкого! - 'Есть!' - повернулся и скрылся скоро, и только на ленте у флотского под лампой блеснуло 'Аврора'. В 'Памяти Войкова' просят убрать 'Слушайте голос Рыкова, народ его голос выковал, в уши наймита и барина лезьте слова Бухарина - это мильон партийцев слился чтоб вам противиться...'
Ян допил чай; чашка была маленькой, подарок Лили; поднялся, резко закашлявшись, - весной и осенью страдал чахоточными кровотечениями, с времен первой каторги.
- Одевайте тужурку, поэт, - сказал он. - Здесь невозможно говорить, впору вешать топор.
- Метафора, - отрезал Маяковский. - Это метафора, Ян. А я перестал им верить - истина конкретна. В коридоре есть топор, возьми его и попробуй повесить... Он ударит тебя по ноге, будет больно...
На улице, зябко поежившись, Ян спросил:
- Выписываешь из газет всю ту пакость, что на тебя теперь стали лить?
- Заметил?
- Мудрено не заметить... Если не уберешь те строки, что просят в Госиздате, удары станут еще более сильными.
- Что посоветуешь?
- Замолчать... На какое-то время - во всяком случае... Оглядеться. Мужиковствующих свора не прощает самости... Сейчас они бьются за расширение плацдарма... Ты - конкурент... Талант суверенен и сам назначает себе цену, помнишь? Ты ее назначил двадцать лет назад. И читатель поныне продолжает платить самой высокой ценой, какая только есть на земле, - он знает тебя, Влодек.
- Я привык к укусам критики, черт с ней... Важно другое: отчего молчат те, кто призван быть арбитром?
- Арбитров назначают, увольняют, корректируют... Читатель - главный арбитр... А он уже давно сказал свое слово...
- Полагаешь, главного арбитра нельзя сбить с панталыку? Капля камень точит. Атака против меня еще только начинается.
- Испугался?
Глаза Маяковского сделались яростными:
- Ты плохо говоришь со мной.
- Надо утешать? Уволь. Для этих целей у тебя есть тысячи знакомцев...
- Уже не тысячи. Оказывается, люди удивительно чувствуют, когда дерево начинает трещать под ударом топора... Отбегают загодя...
- Ты не имеешь права сдаваться.
- Поэту нельзя советовать замолчать, Ян. Это несопрягаемые понятия 'молчание' и 'поэзия'.
- Хочешь, сегодня я побуду с тобой?
- Да.
- Я свободен до трех, потом совещание, я обязан там быть... Но вечером я приду к тебе и посидим вместе... А сейчас пообедаем у Шуры, ладно?
Маяковский недоуменно глянул на друга:
- Когда ты был у Шуры последний раз? Его закрыли. Нет больше Шуриной блинной, заняла контора по утильсырью... Шура оказался буржуем... Из Грузии приехал Бесо, рассказывал, что там теперь негде выпить вина и кофе, и никто не продает лепешек, и на базаре шаром покати... Произошло что-то горестно- непоправимое, Ян... Во имя чего? В Госиздате сказали: 'Левый фронт и государственное строительство взаимоисключающие понятия'. Вот так-то... 'Идея государственности есть центр, никаких шараханий, мужик должен быть п р о т а щ е н сквозь горнило новостроек металлургии',. Я возразил: 'В свое время товарищ Троцкий предлагал протащить мужика сквозь военно-промышленный труд-фронт, идею отвергли, зачем же ее сейчас реанимировать?'. Мне ответили, что я не понимаю настроений бедняцкой массы. Я грохнул: 'Не понимаю настроений лентяев и обломовых! Республика Ленина дала равные гарантии всем, только надо учить людей пользоваться правами, добытыми в семнадцатом'...
- Ты сказал: 'в Октябре семнадцатого', поэт... Ты был точен в разговоре с ними...
- Что, уже сообщили?
- А ты как думаешь?! Карлики учатся искусству борьбы на колоссах... Ничего, в конечном счете станешь печататься в кооперативных издательствах...
Маяковский покачал головой:
- На каком свете ты живешь?! Кооперативные издательства доживают последние дни... Без санкции РАППа теперь и за границей нельзя печататься, - отныне не читатель решает, что ему покупать в лавке, а писательская ассоциация... Будь я уверен, что смогу печататься по-прежнему, разве б...
Маяковский резко оборвал себя; Ян терпеливо ждал окончания фразы; не дождался; нахохленно поднял чахоточные углы-плечи:
- Ударишь по всему, что всех нас гнетет в поэме 'Плохо'...
- Убежден, что напечатают?
На какое-то мгновенье лицо Маяковского сделалось морщинистым, старческим; персонаж Пиросмани; в огромных глазах, обращенных к небу, черные ветки ломались причудливыми сплетениями иссохшихся рук.
- Иногда я думаю, - тихо, с болью сказал он, - что теперь мое место в Париже и Берлине: Арагон, Брехт, Пискатор, Пикассо, Нексе... С ними у меня нет разногласий во мнениях едины...
Ян снова зябко поежился:
- Отныне выезд за границу будет жестко лимитироваться, Влодек...
- Сколько я помню, при Ленине самым страшным наказанием было лишение гражданства с высылкой за границу, потом уже расстрел...
- Ленин - это Ленин. Но и семинария кое-что значит, - тысяча девятьсот тридцать лет опыта, как ни крути...
Маяковский явственно, до пекущей, изжоговой боли в солнечном сплетении, вспомнил льняную голову Есенина; бедолага, не смог перестроить себя на революцию, я - под нынешнее время; квиты...
- Все чаще мне кажется, - сказал Маяковский, - что мы бессильны помочь грядущим событиям... Мы добровольно положили все свои права на алтарь революции, свято ей веря, но того, кто начал Октябрь, уж нет, а те далече... Нет ничего страшнее ощущения собственной букашистости - отчетливо понимаешь, что беду нельзя предотвратить, как бы ни старался...
...В столовке нарпита было грязно и липко; от радиаторов отопления тянуло холодом - котельная работала по графику, спущенному сверху, а не в зависимости от того, какая на дворе погода; две буфетчицы в грязных халатах о т п у с к а л и кашу, сваренную кусками, - все равно съедят, идти больше некуда.
- Твои недруги, - сказал Ян, ковырнув вилкой перловку, - ищут человека с профессиональным именем, чтобы тот подписал их статью, - 'спекулянт от поэзии'...
- Это уж было, - с усталым безразличием откликнулся Маяковский. 'Сочиняет горбатую агитку, чтоб больше платили'... Полонский в 'Новом мире' дает два рубля за строчку, а я в нашем ЛЕФе получал двадцать семь копеек, да и то отчислял гонорары в общую кассу - Наркомпрос дотациями не жаловал, у нас ведь со своими не церемонятся, только перед чужими заискивают... Лакейство проистекает от вековечного рабства...
- Влодек, ты обижен и оттого становишься неблагоразумным...
- Благоразумие - позорно...
Маяковский отчего-то вспомнил, как в Доме печати его остановил Василий: 'Зачем ты выступил против Булгакова?! Он же талантлив!' - 'Испорченное радио, - ответил тогда Маяковский. - Я выступил как раз против того, чтобы запрещали его 'Дни Турбиных'. Пусть бы пьеса шла у Станиславского, пусть! А то, что мне не нравятся его герои, - вполне естественно... Подобные им посадили меня в одиночку... И держали там не день или месяц, Василий... Возьми стенограмму: смысл моего выступления в том, чтобы мерзавцы из реперткома не смели запрещать творчество, - даже то, которое мне не по душе'.
В бильярдной на Пименовском, пока маркер Григорий Иванович готовил стол, выкладывая пирамиду, Маяковский достал из кармана письмо, еще раз пробежал четкие, каллиграфически выведенные строки: 'Товарищ правительство, членами моей семьи прошу считать... Жаль, что не успел доругаться с Ермиловым...'
Не годится,
