нарзанности, словно бы покрыт пупырышками, бегун перед стартом, одно слово - жизнь...
...Маркарян позвонил утром, когда я, прочитав нашу полосу, норовил вернуться к горенковскому делу; в это как раз время заскочил Кашляев надо свести воедино наши с ним правки, - а старик Маркарян бубнил в трубку:
- Запиши фамилию: Русанов, Виктор Никитич... На него впрямую не выходи, но присмотрись через архитекторов и реставраторов...
- Как, как?! - переспросил я - в трубке что-то трещало. - Виктор Никитович, говоришь?
- Да. Только ты о нем особливо не распространяйся, ребята из <Времени> считают, что он завязан на строительную мафию - кому дать заказ на роспись здания, кого - по разным причинам - отвести.
...Кашляев дождался, пока я кончил говорить со стариком, - мою правку принял рассеянно, хотя было о чем спросить, но не стал, ушел к себе, а меня вскоре вызвали на пятый этаж. Вернувшись, я удивился: блокнота со всеми записями по делу Горенкова, Каримова, Кузинцова на столе не оказалось, хотя я вышел всего на двадцать минут.
Я посмотрел в столе, портфеле, - блокнота не было.
Что за чертовщина, подумал я, куда он мог деться? Спустившись в секретариат, я поглядел там, поспрошал девушек, не оставлял ли ненароком блокнотика; потом отправился по коридорам; в отделе информации Коля Сидоров сказал, что ко мне заходил Кашляев: <Больше у тебя никого не было, дверь у меня постоянно отворена, я бы запомнил, зайди кто чужой>.
Не знаю, что меня подтолкнуло, но я отправился к Лизе Нарышкиной. После того как мы расстались, наши отношения приобрели новое качество, в них появилась та прочность, какой раньше, странное дело, не было; она - по моей просьбе - позвонила Кашляеву, чтобы тот зашел с материалом: <Десять минут я тебе обещаю, - улыбнулась она мне, - он не вырвется, я его задержу>.
...В кабинете Кашляева на столе лежал плоский <дипломат> с номерным кодом-защелкой. Я попробовал открыть ее - не поддалась, заперто. В редакции запирать <дипломат>? Да еще на код? Зачем? Я достал из кармана перочинный нож, чуть нажал на винт, прокатал цифры, услышал легкий щелчок, открыл крышку и увидел свой блокнот. Секунду я раздумывал, потом позвонил Лизавете и попросил задержать <пациента> еще на десять минут.
- Ладно, - ответила она, - сделаю.
Я сбегал к себе, взял камеру, заряженную пленкой <400> - хоть в темноте снимай, - перещелкал свой блокнот, проглядел его еще раз, чтобы навсегда вбилось в память, захлопнул крышку <дипломата> моего босса и поставил прежние цифры.
Вернувшись в свой закуток, я набрал телефон Гиви Квициния; он работал в седьмой юридической консультации, вел дела, связанные с защитой бандитов и щипачей.
- Старик, ты мне нужен, - сказал я. - Сейчас. Немедленно. В редакции.
- Что-нибудь случилось?
- Да.
- Но ты был трезвым?
- Старик, я продал мотоцикл, все страшнее, чем ты думаешь.
...Перед началом летучки Кашляев заглянул ко мне:
- Слушай, может, ты выправишь письма строителей - я в запарке, а на летучку нельзя не идти...
- У меня блокнот пропал, - сказал я, не глядя на него: в такие моменты человека можно и не наблюдать, ты его кожей чувствуешь...
Кашляев спокойно ответил:
- Возьми у меня.
- Что?!
- У меня их в столе полно...
- Ты не понял: пропал блокнот со всеми материалами по делу Горенкова.
- Да ладно тебе, - он махнул рукой. - Разбери ворох гранок, что валяется на столе, кому он нужен...
- Я перебрал все, - ответил я. - Все, понимаешь? А без этого блокнота мой материал горит синим огнем. Там имена, цифры, факты.
Кашляев присел на подоконник (отчего-то он очень любит это место, часто устраивается возле открытого окна, страшно смотреть - откинется назад, и все), потер виски тонкими пальцами с коротко обгрызанными ногтями, сосредоточенно о чем-то задумался, а потом сказал:
- Главное - сохраняй спокойствие. В крайнем случае, я выбью тебе повторную командировку в Загряжск...
- Крайний случай имеет место быть прямо сейчас, - ответил я. - Или материал будет, или на нем надо ставить точку. По моей вине. Из-за паршивого разгильдяйства. Оправдания себе я не вижу...
Кашляев сорвался с подоконника, бросил на ходу, чтобы я ждал его, <Иду к главному>; вернулся через двадцать минут всклокоченный, бледный:
- Мы, отдел, скинемся! Ты сможешь полететь в Загряжск! Я первым дам тебе четвертак.
Он сказал это с неподдельной искренностью, глядя мне в глаза - само товарищество и честность, - и в этот именно миг мне стало так страшно, как никогда в жизни не было.
Х
_____________________________________________________________________
<Главное управление уголовного розыска,
полковнику Костенко В. Н.
Рапорт
В 19 часов 52 минуты ювелир Завэр вышел от Глафиры Анатольевны
Руминой, тещи журналиста Ивана Варравина, и отправился к кассиру
универмага Тамаре Глебовне Аристарховой, где провел сорок три минуты.
После этого он, по-прежнему не входя ни с кем в контакт, сел на
троллейбус и возвратился домой, в то время, как Аристархова поехала с
реставратору Русанову Виктору Никитовичу. Встреча продолжалась
тридцать одну минуту, после чего Аристархова возвратилась домой, а
Русанов, взяв такси, отправился к Кузинцову Ф. Ф., в квартире
которого провел десять минут, не отпустив при этом водителя
двенадцатого таксопарка Никулькова П. Н.
Старший лейтенант Ступаков Н. А.>
XI Гиви Квициния
_____________________________________________________________________
С Варравиным он подружился при весьма трагических обстоятельствах: пришла анонимка, а время было такое, что этот фольклор высоко ценился и был весьма лакомым; анонимщик писал, что следователь районного управления внутренних дел Квициния помогает своим единокровцам в <кепи-аэродромах> налаживать подпольные связи с рыночными перекупщиками фруктов.
Еще до начала разбирательства (анонимочка была разослана в пять адресов - управление кадров милиции, горком партии, редакции, все как полагается) Гиви Квицинию от работы в отделе отстранили. Он не мог взять в толк: <За что?! Ведь все знают, что я никогда никого не патронировал, торговцев бежал как огня, занимался бандитами, как не стыдно верить заведомой клевете?> Его не уволили из органов милиции, нет, просто не допускали до работы, жалованье платили исправно, здоровались сдержанно, когда входил в комнату, коллеги моментально прекращали деловые разговоры по телефону и закрывали папки с документами.
Так продолжалось неделю; появилась первая седина - в тридцать три года рановато, отец стал седеть в сорок пять; пришел к начальнику районного управления:
- Товарищ полковник, как долго может продолжаться проверка? Отчего меня ни разу не вызвали на собеседование? То был на Доске почета, а теперь - лишился доверия, разве так можно? Неужели вера в донос выше духа товарищества?
- Выбирайте выражения, - сухо ответил полковник. - Трудящиеся имеют право сигнализировать куда угодно, подписываясь или не подписываясь, - это их право. А наш долг во всем разобраться.
- Может быть, мне подать рапорт об увольнении?
- Вы что, запугивать меня вздумали?! Неволить не станем! Сигнал трудящегося дороже амбиций сотрудника!
