Дело это оказалось непростым. Подхватив подругу, я попыталась сделать шаг и охнула. Одно было хорошо: страх почти исчез, не до него сейчас, все силы ушли на то, чтобы сдвинуть Женьку с места.
– Анфиса, – пробормотала она. – Ты чем занимаешься?
– Ты спи, Женечка, спи. Баю-баюшки-баю… если ты при этом начнешь перебирать ногами, я буду тебе бесконечно признательна.
– Куда ты меня тащишь? – совсем другим голосом спросила она и встала на обе ноги. Я глухо простонала. – Анфиса, у меня опять глюки.
– Неудивительно, у меня тоже. Давай чуть левее, ты ногами-то шевели, лошадь здоровая.
– Анфиса, это кладбище, – замогильным голосом сообщила она.
– Глупости.
– Какие глупости? Вот кресты, вот ограды, кстати, мы стоим на могиле.
– Подумаешь, кресты, оградки… а с могилки в самом деле лучше сойти.
– Анфиса! – заголосила Женька. Я зажала ей рот рукой, потому что стало ясно: я долго не выдержу и тоже заору.
– Тише, – сказала я. – Нашла место орать.
– Ты думаешь, они… мы никого не хотим беспокоить, – очень серьезно заявила Женька, посмотрела на меня мутно и рухнула мне под ноги, тюкнувшись затылком о соседнюю ограду.
– Да что ж это такое, – всплеснула я руками и, подхватив Женьку под мышки, поволокла ее прочь, то и дело на что-то натыкаясь. Минут через пять она позвала:
– Анфиса, это ты?
– Конечно, я.
– А куда ты меня тащишь?
– Подальше отсюда.
– Лунища-то какая… и туман. Даже не знаешь, отчего больше жуть берет.
– Может, ты сама пойдешь? – возмутилась я.
– Я не могу.
– Тогда заткнись.
– Заткнуться я тоже не могу. Я могу или говорить или орать. Ой, Анфиса, если я сейчас не заору, у меня сердце разорвется. А-а-а! – завопила она, и я вслед за ней.
Женька вскочила, схватила меня за руку, и мы, не разбирая дороги, рванули с кладбища. Деревья вдруг кончились, впереди открылось поле, через него шла дорога, отчетливо видневшаяся в лунном свете, а справа купола монастырской церкви. Запыхавшаяся Женька резко остановилась, дернув меня за руку:
– Смотри, монастырь. А внизу деревня. Это ведь Рождествено?
– Похоже, что так, – не спешила я радоваться.
– Я сейчас на любую деревню согласна.
Трава в поле была высокая, нам по грудь, мы бежали к дороге, раскинув руки, боясь обернуться. Филин опять громко ухнул.
– Чтоб тебя, – буркнула Женька. – Выберусь отсюда, запишусь в охотничий клуб.
– Зачем?
– Пристрелю гада.
– Они симпатичные, убивать птиц вообще свинство.
– А пугать меня не свинство? Пристрелю, и не уговаривай.
Добравшись до дороги, мы вздохнули с облегчением. Правда, облегчение длилось недолго.
– Анфиса, – позвала Женька. – А вдруг это глюки?
– Что?
– Деревня, монастырь. Вообще все.
– И ты глюк?
– Нет, я вроде… ущипни меня. – Это я сделала охотно. – С ума сошла? – завопила подружка. – Больно.
– Я не глюк. И ты тоже. Ноешь по крайней мере как настоящая.
Дорога вывела нас к деревне, у ближайшего дома горел фонарь, залаяла собака, одна, потом вторая. Мы приближались к гостинице под заливистый собачий лай. В холле горел свет, нам открыла Вера.
– Господи, – ахнула она. – Да где ж вы были?
– Спокойно, мамаша, – ответила Женька. – Все завтра.
Вера застыла с открытым ртом, а мы прошествовали в свою комнату.
